– Павел? – немного робко позвал Эгил. – Здравствуйте. Мы отвлечем совсем ненадолго!
Леонидов без улыбки кивнул, и Шварц стушевался. Инициативу перехватила Лариса:
– Валерий Ободзинский. Солист из оркестра Лундстрема. Хочет выступать сольно.
Леонидов машинально пожал руку и хотел отвернуться. Валера вскинулся:
– Я выступаю сегодня. Буду рад, если послушаете.
– Понял. Послушаю, – скороговоркой ответил Павел и вновь стал искать кого-то в зале.
– Кажется, я ему не очень понравился, – поделился певец с Эгилом. Валера старался улыбаться, но охватили сомнения: останется Леонидов на его выступлении?
Выйдя на сцену, Ободзинский посматривал вправо-влево, в надежде увидеть администратора за кулисами. И не находил.
После выступления никто не подбежал, не догнал, как было в Донецке. Дорн сразу пришел. А Леонидов? Птица другого полета? Или дело в Валере? Не заинтересовал! Неужели Кобзон, Магомаев, Мондрус – лучше? Или администратор выбирает не по голосу, а по другим критериям? Так он готов! На все готов! Лишь бы взлететь.
Шли дни. Валера не мог смириться с неудачей. Кроме Леонидова должны быть и другие. Пусть не такие маститые, но и работать с ними попроще будет.
Оркестр готовился к четвертому джазовому фестивалю. Москвичи говорили о фестивале тихо, не афишируя. Молчало и радио. А Валера с Нелей мчали в Марьину рощу в ДК МИИТ. Через открытое окно черной «Волги» он подставил лицо теплому ветру. Ободзинский снова не у дел. Его не будет на этой сцене.
– Как нам с тобой повезло, что Олег Леонидович билеты достал, – радовалась Неля.
– Так им положено. Выступают. Олег Леонидович через своего знакомого билеты нам передаст. Через Шахнаровича, кажется.
Затем перевел взгляд на блеклое здание светло-бежевого цвета. У входа в ДК выстроилась очередь вплоть до трамвайных путей. Разглядывая окружающих, Валера стал пробираться ко входу, когда его окликнул незнакомый голос:
– Ободзинский!
– Добрый вечер. Вы от Олега Леонидовича?
– Пал Саныч, – представился мужчина средних лет, снимая шляпу, – концертный директор.
Они обменялись приветствиями и разговорились, места оказались рядом.
– Дорн? – жизнерадостно кивал Шахнарович. – Знаю, конечно. Администратор от Бога. В Москве администратором Моссовета работал. Смело можете звонить ему.
– Мне тут говорили, что он в Воркуте за «левые» концерты сидел. Опасно.
– Нелегальные концерты опасны? – рассмеялся Пал Саныч. – Жить вообще опасно. Можно умереть. А сидел он по обвинению в шпионаже. Концерты ни при чем.
Валера не нашелся, что ответить. Понятно, что именно такие концерты приносят деньги, но и страшно связываться. Или не страшно? Какой ты мужчина без денег? Кто не рискует…
Зал битком. Балконы переполнены. Духота. Пахнет пудрой, букетами и бархатными креслами. Шепот зала, шепот тяжелых портьер, где огромная эмблема «Москва. Джаз-67» предвещает: сейчас, сейчас начнется невообразимое!
Когда на сцену мимо черного рояля прошагал Уиллис Коновер, все замерли.
– Вот те нате! Голос Америки собственной персоной! – воскликнул Валера при виде радиоведущего в очках.
Шквал аплодисментов, свист и крики: на сцене показался биг-бэнд Эдди Рознера. Как давно Ободзинский ходил к нему на прослушивание… Едва застонали трубы, захрипели саксофоны, мысли рассеялись. Валера почувствовал невесомость. Сейчас начнется настоящая жизнь, настоящая свобода. Музыканты требовали от инструментов больше и больше, вызывая в зале то сочувствие, то восторг. Однако Бетховен что-то поломал в восприятии. Все, что Валера увидел, – публика, поглощенная музыкой с головой. И он, выпавший из нее, смотрящий со стороны.
Вспомнилось высказывание Игоря Лундстрема про всеобщее равенство эмоций. Чтобы влиться в толпу, нужно чувствовать то же самое. И ансамбли здесь даже не те, что творят магию, превращая зал в стадо, нет… они обязаны искать, угадывать, как Гамельнский крысолов правильную мелодию. Видят ли зрители в них людей? Артистов? Или просто бездумно расслабляются, потому что получили то, что хотели?
Нет уж. Это не для Валеры. Когда он будет петь, зрители должны видеть именно его. Кричать «Ободзинский!», а не «Джаз! Джаз! Джаз!» Пусть Бетховен «навязывает» эмоции. Он тоже будет навязывать. Только Бетховена любой может сыграть с листа. А Ободзинского заменить будет нельзя. Исполнение должно стать непревзойденным, особенным! К черту джаз!
Через два дня раздался звонок в дверь. Увидев, что перед ним Леонидов, Валера поспешно и неловко запахнул атласный халат, одетый поверх штанов.
– Проходите, пожалуйста.
Как назло, Нели не оказалось дома. Валера вывалил на стол все, что нашлось под рукой: печенье, пряники, зефир. Леонидов жестом показал, что чаю не надо. Он сел на стул и, глядя в упор, хлопнул по столу:
– Ободзинский, я послушал тебя. Через неделю на ростовском стадионе обкатаем. Споешь две-три песни на разогреве. Справишься – помогу.
– Стадионе? – Валера застыл с чашкой в руке. Почему-то именно в этот момент вспомнилась деликатная, уважительная манера общения Лундстрема. Вздохнул, понимая, что согласится на все. А стоит ли? Стоит ли успех этого?
– У меня есть время подумать?
Леонидов насмешливо прервал сомнения:
– Да не мандражируй ты! Падать, так с большого коня!
Глава XXII. Донецкая филармония
1967–1968
Неделя пролетела в сомнениях. С одной стороны, Валера радовался: чем больше людей его услышит, тем больше популярности. С другой – усиливалась тревога: если голос потеряет? Охрипнет? Или что-то пойдет не так?
Опасаясь опоздать, приехал чересчур рано. На стадион только начали стекаться рабочие сцены. Звукорежиссеры настраивали аппаратуру. Когда вышел на изумрудно-зеленое поле, потерялся в пространстве. До зрительских мест не дойти, трибуны уходят вдаль, даже необъятное небо, казалось, прижимает к траве. Зачем? Зачем согласился выступать?
Наконец началась репетиция. Валера спел несколько песен, успокоился. Вечером начали прибывать зрители. Без четверти семь. Шум не давал сосредоточиться. В горле пересохло и, несмотря на жару, пробирал озноб. Кто-то о чем-то спросил. Валера не услышал, скрылся в коридоре, где ходил взад-вперед, будто перед казнью. Нет, никто не увидит в Ободзинском страха! Собраться! Четко произносить слова! И никакой скованности.
Начало восьмого. Торжественное объявление конферансье. Валера должен выйти первым и разогреть публику. В груди онемело. Пора…
Двинувшись вперед, еле шевелил ногами. Выйдя на красный помост, не нашел ни единого лица. Свет прожекторов бил в глаза. Люди сидели далеко. Казалось, что остался совсем один.
«Представьте, что поете перед пустым залом», – пришли на помощь слова Лундстрема.
