В этот же вечер Валеру устроили в хорошем номере, а на следующий день спозаранку пожаловал Пал Тимофеевич:
– Это невообразимо! Валера! Чтоб в одном зале артист мог собрать аншлаг, да на всю неделю!
– Вы о чем?
– Все билеты проданы, понимаешь? А люди еще просят…, – озадаченно потер руками директор.
Это намек? Валера пригляделся к Павлу Тимофеевичу. Тот смотрел странно, словно что-то недоговаривал. Ободзинский распрямился на диване и, скрестив пальцы в замок, протянул:
– Пал Тимофеевич… Мы… добавим дневной концерт? Три концерта в день… Ведь можем это сделать?
Берзак прошелся по номеру. Выглянул в окно, что-то разглядывая. Повернувшись к Валере, попросил воды и замотал головой:
– Я вчера думал, что конец. Не соберем народ.
Затем притих. Задумался. Валера озвучил потаенное:
– И не показывать аншлаг в ведомостях…
– Только пятьдесят процентов? – тихо высказался Берзак.
Сердце забилось чаще. Ободзинский обойдет жадность власть имеющих и возьмет свое.
В местной типографии допечатали билеты на дневные концерты. Каждый день певец получал двойную ставку. Наконец-то догнал народных. Обскакал количеством выступлений.
В один из вечеров, когда Ободзинский сидел в номере с Гольдбергом, притащился выпивший Алов. Пришел с коньяком и протянул получку. Валера открыл чемодан и добавил к уже лежавшим банкнотам новенькие. Шуршание денег согревало. Утверждало его состоятельность.
– Ты не живешь полноценно, Ободзинский, – громкий голос Алова заставил вздрогнуть. – Деньжата в газетку заворачиваешь и так же точно поступаешь со своей жизнью. А жить надо сегодня. Сейчас. Пить, гулять, любить женщин!
Стоя возле низкого квадратного стола, Борис раскинул руки. Белый зимний свет из окна освещал его насмешливое лицо. Разлив коньяк по трем бокалам, один протянул Ободзинскому.
– Боря, что ты делаешь! – вскочил Гольдберг с места. – Ты себя-то видел? Живет он сегодня.
Валера отодвинул гитариста. Ухмыльнувшись, принял бокал и, развязной походкой пройдясь по номеру, облокотился на спинку стула:
– Твоя выпивка – чушь! Сейчас на заборе напиши – поет Валерий Ободзинский, и будет аншлаг. А знаешь, что значит популярность? Это кайф, за который еще и день-ги платят.
– Зачем тебе деньги? – Борис оживился. Его взгляд блеснул, словно вызывал на дуэль. К губам прилипла сладкая улыбка. – Ротшильдом хочешь стать?
– А кто ты без денег? И кто станет соревноваться с Ротшильдом? – принял вызов Ободзинский. – Деньги – первый признак мужской состоятельности. Когда ты Ротшильд, ты всегда победитель. Ты на коне. Окружающим все равно, насколько ты умен, талантлив, образован, сколько книг прочитал. Тебя боготворят женщины. Ты любим, даже если ты жалкая посредственность.
– А я тут отчетливо понял, – неожиданно вклинился гитарист, – что роди мне сейчас Белла, оставлю популярности, деньги. Соберусь и уеду домой. Тихая гавань, где нас ждут и мы можем остановиться – вот, что ценно. Это единственное в жизни и приносит настоящую радость.
– Одной любовью не накормишь и не напоишь. Семью еще и обеспечить надо. А за труд получать соизмеримую плату. Чтобы построить эту самую гавань.
– Соизмеримую, Валерик. Всех денег-то не заработаешь. Деньги не главное. Читал «Подростка» у Достоевского? Долгорукий вот тоже мечтал стать миллионером. Все откладывал, откладывал. Но когда понадобилась помощь не своему даже, чужому дитю, он отдал не задумываясь.
– Именно. А все почему? Да потому, что ему было что отдавать! Имея в кармане две копейки, кому ты поможешь?!
За три месяца Ободзинскому удалось заработать почти десять тысяч. За эти деньги легко можно было себе позволить две новенькие «Волги» ГАЗ-21 или рассчитаться за трехкомнатную квартиру в столице. Но Валера не спешил домой. Продолжая ездить по гастролям, в Хабаровске по совету Щеглова пригласил в группу новых музыкантов Алика Кичигина и Александра Цыгальницкого и на вакхическом джем-сейшне угощал с широкой руки ночь напролет. Администратором ездил Борис Ионович Коган. В Донецкой филармонии сменилось руководство, Дорн перебрался в Москву.
Двигаясь по направлению к столице, когда Ободзинский выступил с лундстремовцами в Куйбышеве, неожиданно узнал, что в Театре Эстрады готовят его новые концерты. Валера торжествовал. На этот раз позовет родителей. Мама с отцом сядут в первом ряду. Представит их публике…
Пока Ободзинский гастролировал, Неля с женой Гаджикасимова Ниной ходила по магазинам, покупая посуду, шторы, даже разыскали мягкую мебель в комнату. Но и Валера домой вернулся не с пустыми руками. Для родных навез подарков на целую тысячу. Нелюше джинсы, духи, сапоги, маме – пальто.
Новый 1970 год отмечали у Гаджикасимовых. Онегин закатил пир с размахом. От Онегина переместились к Рыжикову. И как только заработали магазины, Ободзинский полетел за мебелью для новой квартиры. В «Березке» с распродажи приобрел немецкую спальню из слоновой кости за тысячу двести, набрал ковров, финскую сантехнику, стиральную машину, стенку в комнату, кухню, люстры из хрусталя. Достал ломберный старинный столик с инкрустацией. Телевизор «Рубин» обошелся в девятьсот рублей.
Невзирая на усталость и нехорошее самочувствие в последние дни, Валера, как заводной, носился по зимнему городу, перетаскивая вещи. После всех покупок даже осталось целых двести рублей! На эти деньги месяц можно жить, ни в чем не отказывая.
– Мама, выезжайте. Скажи отцу. Я беру вас на полное обеспечение. Не тяните. Вы должны успеть на мой концерт, – звонил Валера в Одессу.
Наконец назначенная дата. Родители приехали с чемоданами, взяли, что смогли. Но так как с сантехникой в новой квартире в Текстильщиках еще не закончили, пришлось везти отца с матерью к Завальским.
– Билеты распроданы на все дни! – хвалился Валера, пытаясь сгладить конфуз с квартирой. – А домой заедем через недельку. Главное, на концерт попадете!
На всех порах мчали на Берсеневскую набережную. В жабо и в смокинге, поверх которого накинул новенькое драповое пальто, певец высадился из машины. Борис Ионович Коган уже ожидал на улице. Но какой-то странный. Бледный, испуганный.
– Вы чего здесь стоите, Боря?
– Концерта не будет…
– Ну, что опять такое? – вдарил ладонями по ляжкам от возмущения. – А когда будет? Они думают, у меня много времени? Мне сейчас в турне еще ехать! – направился вперед к дверям театра.
Борис Ионыч продолжал стоять, понурив голову, исподлобья как-то нехорошо поглядывая на Валеру. Это заставило остановиться.
– Валер… – Коган тоскливо помотал головой. – Это указ из Министерства культуры.
– И что! – недоумевал Валера.
– Тут совсем не будет концертов. Полный отбой.
Заторможенно Ободзинский пытался постичь смысл по губам. Какое-то чужое, совсем не Валерино тело прошло с Коганом в театр. Подошло к небольшой вывеске сбоку от окошка касс и прочитало:
