Вопрос обезоружил. Какие, когда и кому он мог давать взятки? Так это… они о квартире, что ли?
– Зачем мне кому-то давать взятки? – спросил так неуверенно, что ироничные глаза следователя округлились. Затем сузились. И он расхохотался. Чтоб вырвать себя из оцепенения, Валера принялся отряхивать штанину.
– Здесь вопросы я задаю, – посерьезнел Рябинин. Правая сторона рта его злобно поднялась. – Значит, государству помогаете. Тем, что обворовываете родную страну? Непорядочно. Не по-советски, Валерий Владимирович. А меж тем нам известно, что вы приобрели квартиру в кооперативе «Ташкент». Каким образом вам удалось получить ее за несколько месяцев, в то время как другие пайщики стоят в очереди годами?
– Несколько месяцев? – вспыхнул Валера. – А несколько лет не хотите?
– Я вас слушаю. Рассказывайте. Как попали в Москву, чем занимались и откуда в кооперативе?
Валера убрал со штанины прилипшую соринку. Как узнали? Сизов сообщил? Да уж, сам на себя, что ли? Его первого и упекут. Про взятку говорить нельзя. Нельзя подставить ни себя, ни Сизова, ни Цына, ни кого бы то ни было.
– Мы с женой приехали в 65-ом или 66-ом. – сбивался Валера. – Меня пригласили солистом в оркестр Лундстрема…
– Это того, который рыдал тут днем раньше? Есть документ, подтверждающий ваши слова? – следователь оторвал взгляд от бумаг, в ожидании ответа.
Вопрос поставил в тупик. Не зная, что сказать, Ободзинский снова умолк.
– Все верно. Его нет. И не может быть. – Рябинин прошелся по комнате, затем остановился у окна так, чтобы послеобеденное солнце светило ему в спину. Валера уже приготовился к бою, как в комнату зашел ничем неприметный человек в форме и в очках.
Майор был седоват, но с проплешиной по вискам. Ростом невысокий. Ничего не запоминалось в его внешности, кроме каменного взгляда. Где-то Ободзинский уже видел такой.
Майор неслышно сел за спиной, чем вызвал напряжение не только у Валеры. Рябинин поправил пиджак и заметно приосанился.
– Так с какого года вы стоите на очереди? – повторил вопрос лейтенант.
– Не помню. Как устроился на работу. Потому что мне надо же где-то жить.
Следователь положил на стол ручку и листок:
– Пишите: я, Ободзинский Валерий Владимирович… Давал взятку Сизову…
Валера упрямо смотрел на Рябинина.
– Не хотите значит? А вам известно, что бывает с теми, кто содействует хищению государственного имущества? Сегодня еще Леонидов до вас был. Между прочим, мно-ого интересного порассказал. Мы еще завтра с вашей женой побеседуем.
Валера отвернулся. Выиграть время, скрыть напряжение. Неожиданно поймал взгляд недавно вошедшего майора, который сверлил его в спину. Приподняв очки, словно прячась, исподтишка тот изучал Ободзинского. И Валера увидел себя со стороны. Как ссутулился, как напряжена шея, а его рука несвойственно ему вцепилась побелевшими пальцами в стул.
Майор подошел ближе:
– Думаешь, мы тебя поиграться вызвали? Когда вступил в кооператив? – послышался придушенный, властный голос.
– Возможно 67-ой, 68 год.
– Ах, уже 68-ой? И товарищ Сизов ни с того, ни с сего, изъявил желание пойти навстречу? Ускорить твою очередь?
– Мы с женой десять лет скитались…
– То есть пожалел тебя? Другие подождут? – играющие на скулах желваки выдавали негодование. На Валеру же, напротив, внезапно навалилась усталость.
– Отвечайте, как вышли на Сизова?
– Он председатель Мосгорисполкома. – Силился вспомнить лицо Сизова. Видел-то только раз. Тогда еще с Нелей ездили деньги за вступительный пай вносить. А потом пошли в «Балалайку» при союзе композиторов. Почему именно в «Балалайку»? По пути оказалось. А была ли Неля тогда беременна? Или это было раньше?
– Чем занимались до оркестра? – вырвал из мыслей резкий въедливый голос. Валера рылся в памяти, будто в этот момент и сам забыл, что с ним происходило во все годы.
– Отвечайте!
– Я работаю артистом с 18 лет.
А с 18 ли? И что назвать работой? Работал он еще раньше. А потом был Нахимов. Свободная жизнь.
– Откуда деньги на вступительный пай? Сколько получаете в месяц?
– Собирали с женой.
– Где? В лагерях? Когда опозорили советское телевидение?
Валера свирепо покраснел. Так они даже про телевидение в курсе? Хотелось встать и послать всех к чертовой матери, но он погасил гнев. По темному, мрачному небу и прохладе в комнате понял, что уже глубокий вечер.
– Придется сажать, – прозвучало где-то в тумане, словно не про него. – С женой вместе отправятся. Дача взятки, статья 174. Лишение свободы до восьми лет.
– Валерий Владимирович, – вдруг поднялся третий следователь, которого певец в душе окрестил барабанщиком за его методичное стучание пальцами по столу. – Ну зачем вам это? Напишите бумагу и идите домой пить чай. Зачем вам какой-то Сизов? Кого вы спасете? Жену? Себя? Семью? Вместо камеры пошли бы лучше пряники есть. Ведь в данном случае добровольное признание освобождает от ответственности.
– Я взяток не давал.
– Тогда пусть заключенным поет, – равнодушно подытожил Рябинин. – На выход, Ободзинский. Конвой ждет.
– Да вы смеетесь, что ли? – Валера вскочил с места. Страх подобрался к горлу. Нет, ни за что. Умрет, а не даст себя увести. – Я не давал взяток!..
Барабанщик вздохнул и снова пристукнул по столу. Рябинин застыл с вопросительной иронией. Майор напряженно и пристально смотрел куда-то мимо.
– Я прошу вас. Не делайте этого! – вдруг повторил слова декана. Память о том случае неприятно скребанула. Но декан сдался и ушел, а Валера не уйдет. – Прошу! У меня ребенок маленький. Родители на пенсии. Жена. Все на мне! Билеты… Билеты проданы на месяц вперед. Государственной филармонии уже деньги перечислены!
– Валерий. Идите уже, – тихо проговорил майор и утвердительно кивнул. В его взгляде Валера уловил, что его отпускают. Отпускают домой. Или обман?
Он медленно попятился к двери и открыл ее. Никого.
– Позвони дежурному. Пусть выпустит, – майор указал Рябинину на телефон.
– Спасибо. Спасибо! – благодарно улыбался Валера и, выйдя за дверь, наконец остался один. Коридор окутал пустотой и тишиной. Добрел до лавки. Нескончаемый день. И что там за дело государственной важности у того декана? Глупости, ни при чем декан. Надо встать и идти домой.
Медленно, пробуя на вкус каждый шаг, певец пошел к выходу. Часовой открыл дверь и без слов выпустил вон.
Улица встретила прохладой. Яркая желторотая луна уселась на прозрачные тюлевые облака. Валера несколько раз глубоко вдохнул, стараясь надышаться после удушающего дня. На Садовое не хотелось. Шум машин, люди, все сейчас угнетало. Он забрел во двор. Скамейка с тремя разноцветными перекладинами. Центральная разломана надвое и перепачкана в мазуте. Присев на карусель, крутанулся раз. Бледные звезды проступили на небе. Возле песочницы рядом с кустами стоит старое, запыленное кресло. Над ним цветет и благоухает сирень.
