– Спасибо. Я никогда не забуду этот концерт.
И отчего-то всплыло в памяти, как отец не пришел на его первый концерт.
Ожидая, пока родители с Нелей оденутся, выплыл на улицу с музыкантами. Мороз лютовал, а ветер, срывая шапки, высасывал остатки тепла. Ребята несли аппаратуру, гитары. Алик Кичигин коварно улыбнулся и зачем-то спросил:
– Валер, а если голос пропадет? Что делать будешь?
Но теперь Валера знал ответ. Не задумываясь, он бросил:
– Я Одессит. Заморачиваться не буду. Сяду в машину и бомбить начну.
* * *
Тридцатилетие Ободзинского отмечали в Киеве, в трехкомнатном люксе. Валера сидел на диване в просторной светлой гостиной в белой рубашке с жабо и кружевными манжетами. На подоконниках не умещались розы, гвоздики, пионы, принесенные с концерта. Открыв окна, он впустил в комнату зимнюю прохладу, но по-прежнему пахло, как в цветочной оранжерее. Солнечный свет проникал через высоченные окна, но повсюду горели лампы. И перстень с бриллиантами, на который раскошелился на тридцатилетие, отливал в свечении люстр.
Но когда Неля, словно Нефертити, неспешной походкой выплыла из комнаты, Валера обомлел. Замшевое, длинное платье струилось по фигуре. На оголенные плечи была накинута горжетка.
– Мог ли я подумать, что девочка из Иркутска с большими белыми бантами станет такой сногсшибательной женщиной?
Все пили за здоровье артиста и его семьи, когда Юрий Гуляев скромно поднялся из-за стола:
– Валера, я хочу подарить тебе песню.
С этими словами он прошагал к пианино, стоявшему подле стены, и сел за инструмент.
– Дождинка малая на землю капнула. А мы не встретимся, что было – кануло, – сложив брови домиком, он душевно запел.
Валерий облокотился на фортепиано, прислушался. Песня нравилась. Но отчего-то стало грустно и немного тревожно. Неля грациозно прохаживала между гостями.
– Желаю вам всегдашней радости в судьбе, Желаю вам всего того, что вы желаете себе, – бархатный баритон Гуляева взорвался в комнате торжественностью.
– С днем рождения! Браво! – гости дружно аплодировали, наполняя бокалы, а Юрий протянул артисту клавир.
– Мне понравилась песня. Я буду открывать ею концерты.
– Желаю вам, – запел кто-то из гостей. Ребята расселись кучками. Юра Щеглов с Кичигиным шумно перебивали друг друга:
– Ты не прав, Алик. В работе надо выкладываться полностью, чтоб душа вдребезги!
– Да не могу я, Юра! Ну не мое это. Пойми. Я джазовый музыкант, не могу я играть двести раз на дню с душой «Что-то случилось» или «Эти глаза напротив»!
Валера остановился у окна. Тридцать лет. Как пронеслось время. Неужели юность кончилась? Что впереди?
Неля положила руку на плечо:
– Опять эти двое спорят. А завтра будут друзья не разлей вода.
– Да ведь каждый день про это препираются.
– Валера! – Фима, оживленный и тревожный, пробирался через наполненную гостями комнату к Ободзинскому. – Валера, через две недели у тебя выступление. В столице!
Глава XXIX. «Верные друзья»
1972–1973
Шла пятидесятая годовщина образования СССР. Валера ездил по городам с юбилейными концертами. В феврале выступил в московском ЦДРИ на сборном. А двумя днями позже после репетиции с оркестром решил начать: он выскочил на улицу в атласном концертном костюме в поисках своего водителя. На крыльце курил Зуперман. При виде Ободзинского, он щелчком отправил сигарету в чугунную урну:
– Та-дам! Уже в марте в концертном зале «Россия»! Лучший из лучших!.. Валера, дали добро. Готовься к сольнику.
Ободзинский остановился, разглядывая Зупермана. Неужели и это сможет? Фима делец. Фирмач. Его дубленка куплена у Арчила Гомиашвили, всем известного, как Остап Бендер. К нему прислушиваются многие «шишки», а удостоверение ведущего программ подписала сама Фурцева.
Колючий ветер, тревожа кустарники, взмел снежную пыль, иглами защипав щеки. Валера прикрыл лицо, левой рукой потуже запахивая пиджак:
– Ты действительно думаешь, что все так просто?
– Афиши уже расклеивают по городу. В марте в Москве прогремишь!
Протяжно хмыкнув, певец направился к высокому шоферу в зеленой куртейке, стоявшему возле черной «Волги»:
– Слушайте, Борис. А покажите, как ездить.
Борис удивился и молча сел за руль:
– Вот педаль газа, тормоз. Сцепление потихоньку выжали, не бросайте главное, первая передача…
Верить в столичный концерт раньше срока? Нет. Хватит из него дурака делать. Он будет продолжать жить, учиться вождению, а потом на своей машине поедут с Нелей и Анжеликой в Одессу. Ничего не поменяется для него.
– Так, еще раз. Покажите, как на третью? – пытался уследить за руками Бориса.
Только увидев, как колышется афиша в центре города, сердце застучало сильнее. Ринулись в «Березку» с женой. Он приобрел новый костюм, она – коктейльное платье.
С обновками они аккуратно ступали по заиндевелому тротуару. Льдом покрыло спящие деревья. Казалось, холод выморозил все вокруг. На улице никого. Даже ветер забыл этим утром выйти на перекур. Переходя через трамвайные пути, Валера заметил, как солнце лениво выплыло из-за ватных облаков.
А отстраненность сменялась напряжением, переходящим в горячее, нарастающее нетерпение: скорее бы! Скорей! Его афиши в Москве. Неужели «еврейский выскочка» Ободзинский станет угоден ко двору?
На концерт приехал ко времени. Оставил ровно столько, чтоб хватило выйти из машины, подняться и начать. Хотелось взбежать вверх, ворваться в зал, но он медленно поднимался по лестнице «России». Услышав аплодисменты, поторопился к сцене. У кулис – Полад Бюльбюль-оглы.
– А ты здесь как? – полюбопытствовал у Полада и снова услышал взрыв зала. Словно где-то совсем рядом помчались кони, грохоча копытами.
Конферансье приветствовал публику. Валера пытался понять его слова:
– … ский болен. Приносим извинения… Любезно согласился… Встречайте… Бюльбюль-оглы!
Полад побежал на сцену. Публика неистовствовала. Люди свистели, кричали:
– Ободзинского! Давайте Ободзинского! О-бод-зин-ский!
Шум и гул в ушах. И все на миг незнакомое. Люди, стены, сцена. Откуда взялся этот мир? И откуда он сам?
Певец стоял за кулисами и смотрел, как на его концерте поет другой. Словно наблюдал за любимой, что предавалась ласкам с любовником. Нет, сейчас все прекратится. Зал взбунтуется! Но люди слушали Полада и уже после первой песни аплодисменты хлестали Ободзинского по щекам. Он здесь не нужен.
– Да пошло все! – он крутанул головой, смахнув что-то омерзительное, и помчался вниз.
