– Валера, подожди, – чья-то рука пыталась ухватить за рукав. – Давай обсудим.
Морозный ветер саданул по лицу.
– Что обсуждать! – прикрикнул Зуперману, выскакивая на улицу. – Пластинки не печатают! Песни записывать не дают. Телевидение закрыто! Это издевательство! Хамство!
Фима остановил такси и обернулся:
– Давай без эмоций? По-мужски. Прошу тебя, – он открыл дверь машины и выжидающе смотрел на Валеру.
Ехать с ним? Нет, уйти. Все равно куда. Остаться одному. Чтобы никого.
– Валера! – взвизгнул кто-то в толпе у дверей «России».
Приметив бегущих к нему девчонок, Ободзинский попятился, еще раз глянул на Зупермана и, впрыгнув в открытую им дверь, хлопнул ею, оставив Фиму на улице.
– На Грайвороновскую везите!
Нестерпимо хотелось выпить. Обещал себе, что не выпьет, пока не добьется признания. Быть может, никогда не случится! Зайти в ресторан, взять водки. Девчонок. Чем не жизнь? Разве не может себе позволить? Деньги есть. Зачем семья, эти концерты с ночи до утра. Бессмысленно. Зря.
Машина гнала по серому равнодушному проспекту, Валера выискивал здание ресторана. Да какие тут рестораны? В центр надо! Прежняя жизнь… Вот где жизнь была. Даже когда ни денег, ни славы. К черту все!
Таксист остановил возле дома. А Валера так и не приказал везти в ресторан. Потерянный и оглушенный, он вышел на улицу. Куда идти?
Возле лавки во дворе в распахнутой дубленке стоял Зуперман. Заскользив по ледовой дорожке, он ринулся навстречу:
– Валера, дорогой. Я ж подумать не мог, что они так переиграют! – следовал по тропинке Фима, взмахивая руками. – И ругался, и просил. Потом тебя искал, – он положил руку на плечо.
Ободзинский резко развернулся:
– Посмешище из меня хотели сделать? Не выйдет!
– Хорошо. Моя вина.
Певец, вдавливая концертными ботинками снег, продолжал нестись невесть куда, не ощущая ни холода, ни земли под собой.
– Да подожди ты! Есть вариант! Пускай не лучший, но действенный.
Валера остановился, ноги впечатались в сугроб:
– Говори!
– Росконцерт. Перейти снова в оркестр к Лундстрему. Я буду твоим администратором.
– Хах… ха. Ха-ха!
– Росконцерту нужны кассовые гастролеры, – не реагировал Фима. – А они составляют планы гастролей по республике. Все концертные организации подчиняются в первую очередь им! Мы им заплатим, они дадут добро ездить по городам без оркестра.
– Росконцерту нужна ломовая лошадь? И эту лошадь ты видишь в моем лице? – не отводил взгляд Валера.
Фима достал Марльборо и, закурив, отвернулся.
– А я согласен! Разгоню всех к чертовой матери! Лошадь, так лошадь. Со мной не считаются. И я не буду!
Валера сел на лавку. Окаменелый от холода. Протянув руку, взял у администратора закурить. Тело ходило ходуном. Нужно успокоиться. Как же Щеглов? А Пивоваров?
– Ладно, – уже спокойнее ответил Валера. – Перейду в Росконцерт. Но Щеглов, Гольдберг и Пивоваров с Солодом останутся со мной.
В апреле Ободзинский поехал в Донецк писать «по собственному желанию». Сообщив директору филармонии Ивану Петровичу Бадаянцу об уходе, он собрал музыкантов в зале.
Витя Миронов, Миша Прохожаев, Михлуха-Маклай, Толя Герасимов, Алик Кичигин, Саша Цыгальницкий, Лева Бельфор, Валера Гольдберг, все рассаживались на места один за другим.
Ободзинский дождался, пока все стихнет, и, сглотнув, объявил:
– К сожалению, я вынужден уйти из филармонии.
– Почему? – выпалили почти хором музыканты.
Вздохнув, Валера опустился на сиденье спереди:
– Не дадут мне дороги здесь. К оркестру прибьюсь.
Послышался скрип сидений и перешептывание. Певец облокотился на ручку и принялся подсчитывать потертые паркетные плитки. Одна плитка, две плитки, три…
– Жалко конечно, – с грустным добродушием произнес Кичигин. – Коллектив у нас классный был. Творческий. Но тоже можно понять.
– Про Питера Брэдли теперь не поговорить, – шутливо намекнул барабанщик Саня Цыгальницкий на извечные разговоры басиста с Щегловым.
– Юра, Борис и Валера Гольдберг со мной перейдут, – объяснил Валера. – Кто-то хочет еще пойти?
– Ну а почему, я до августа могу поработать, – Алик устремился на барабанщика. – Поехали, Саня!
Цыгальницкий согласно пожал плечами.
– Тогда заметано. – Валера поспешил уйти. Он поднялся в гримерку за одеждой, когда его нагнал Гольдберг. Гитарист остановился в дверях:
– У меня тоже концерт окончен. В Одессу поеду…
– Когда вернешься? – подвязывая поясом тренч, спросил певец.
– Валерик, у меня сын. Я хочу видеть, как он растет. Понимаешь?
Валера удивленно обернулся. Друг смотрел серьезно.
– Понимаю, – едва слышно ответил гитаристу и напряженно заходил по трещащему паркету комнаты, – я б тоже ушел. Просто… а вдруг завтра все вообще кончится? Я хоть не с пустыми карманами останусь.
Ободзинский замер у подоконника, изучая крыши зданий по левую сторону. Как же низко плывут облака. За домами дымит. И жжеными шинами пахнет. Наверное, ребятня балуется во дворе.
– Десятый наш десантный батальон! – пропел какой-то пацан, поднимаясь с лавки. Его молодецкая удаль отозвалась глухим ударом в груди. Валера закрыл окно, а показалось, что захлопнулось что-то внутри него. В наступившей тишине вновь обернулся к Гольдбергу и с пьяной бравадой выпалил:
– Все-таки здорово мы с тобой покутили! Помнишь дебош в Массандре? А Витька? – в глазах мелькнула горечь.
– Как ты гидом был? Никогда не забуду.
Валера закурил. Табачный запах наполнил комнату, размазав клубы дыма в догорающих лучах солнца.
– Ну, вот и все. А теперь по домам, – певец раздраженно махнул и вышел во двор. Он бесцельно поплелся по скверу. Зарулив в переулок, остановился. Местная ребятня стучала молотком по какому-то ящику.
– Чем занимаетесь, пацаны? – приблизившись, заметил на лавке гвозди и доски.
– По труду задали, скворечник сколотить, – ответил щуплый, но самый бойкий пацаненок с молотком в руках.
– И как? Получается? – Валера поглядел на птичий домик без крышки.
– С трудом, – кисло поморщился мелкий беленький мальчуган.
Валера взял гвоздь, приладил его к дощечке и ударил молотком. Удар пришелся по пальцу. Боль, прокатившись по телу, узлом завязалась в солнечном сплетении. Он ударил вновь. Сейчас намертво заколотит крышку. Но гвоздь заходил не ровно, а наискось. Валера, усмехнувшись, сдался:
– У тебя лучше получается, – потрепал щуплого парня по макушке. – Плотник из меня никудышный. Певец я.
