Но тут в дверях избы показалась бабка Катерина.
– Как здоровье, Катерина Власьевна? – спросил Трофим бабку, зная ее слабость к лечению. – Спина не мучает?
– Спасибо, ничего, Трохимушка. Спина ничего, а вот в груди что-то давит и давит. По ночам не сплю. Что бы это могло быть, а? Ты не знаешь?
– Да я же не доктор. Приехала бы к нам, сходила в больницу, показалась. Моя Натальица помогла бы. Приходи после покоса.
– Спасибо, Трохимушка. Токо чичас некогда. Вот рази что зимой.
– Бабка, хватит! Время-то глянь скоко! Солнце где уж! Что попусту болтать! Ну, пошли, что ли! – начал серчать дед Степан, досадуя на никчемную задержку.
– А ты пошто безо всего? – спросил его Трофим.
– Там, на острове живу! Пошли, пошли! – заторопил его дед Степан.
Они прошли по тропинке через огород и спустились к реке. Дед Степан бросил в лодку весло и, отомкнув замок, кинул туда же цепь, которой лодка была привязана к металлической укосине, глубоко загнанной в глинистый берег.
Над протокой было свежо и тихо. Медленное течение едва угадывалось. Протока, хирея, превращалась в старицу. И ее облюбовали местные рыбаки, усеяв поверхность воды большими поплавками корчаг
[33].
Покосники переехали на остров, привязали лодку и поднялись на обрывистый берег.
– Ну что ж, Трофим, я к шалашу, – сказал дед Степан.
– Ты где его поставил?
– Все там же – под березой.
– Народа у тебя много?
– Не-ет, места хватит всем. Сейчас трое: Яшка с племяшом, Федькой, и я.
– Так ты в паре с Яшкой робишь? Пошто так? – удивился Трофим.
– Никого не нашли более. Меня уж упросили с исполкома. Говорят, сделай милость, подмогни. Людей нет, а сено для коней надо. Да и покос нонче разбит на части. Основной-то за Околью. Чтоб ближе вывозить.
– Понятно.
– Яшку-то я на косилку посадил. А племяша – на грабли. Дело и пошло. Вот только боюсь, не выдюжит – сбежит в улус и напьется. Я слышал, байга
[34] у них скоро в Камешках.
– У-у, Василич! Удерет твой напарник как пить дать. Ты же Яшку знаешь. На неделю пропадет.
– Да-а, беда будет, – сокрушенно покачал головой дед Степан. – На его племяша токо надежа. Вот я его помаленьку и подучиваю. Ничего, ловкий.
– Однако, Василич, время, – прервал Трофим деда. – У тебя техника, лошади, а мы сами. С утречка надо поболе хватануть.
– Да, да, идите! Что-то я разболтался. С почином тебя, Трофим!
– Спасибо, Василич, пока!
Дед Степан направился вниз острова, откуда доносился слабый шум трещотки конной сенокосилки. А Трофим с Мишкой двинулись на противоположную сторону острова, на берег реки, где был их надел. Получив его две надели назад, Трофим отоптал межу ногами. По привычке, перенятой от своего отца, крестьянина старой закваски.
Уложив в тени тальника пожитки, отец и Мишка подступили к краю надела.
– Ну что ж, начнем! – задорно улыбнулся отец. – Я прогоню ручку, ты за мной. Смотри – держи ровно.
Широко расставив ноги, он короткими взмахами косы врезался в надел и пошел, пошел уверенно, красиво ведя рядок.
Мишка завороженно уставился на отца. Смотрит, как он косит, ритмично покачиваясь, играючи укладывает высоким валком скошенную траву. И от этого ему захотелось самому пойти с косой вслед за ним по кошенине. Так же разминая плечи ритмичными взмахами косы и чувствуя нарождающуюся во всем теле силу. Для солидности он поплевал на ладони, пристроился к полосе и пошел вдогонку за отцом.
Но легкость и простота косьбы оказались обманчивыми. Мишки хватало только на первую ручку. Уже к концу ее уменьшился замах; заломило поясницу, и какая-то сила стала гнуть его к земле. На втором рядке прыть у него совсем исчезла. И он пустился на маленькие хитрости, чтобы не подать вида, что ему тяжело. Бросив косить, он не спеша, по-солидному, подошел к оселку и стал долго подтачивать косу, хотя нужды в этом не было.
«Жиг-жиг, жиг-жиг!» – полетели из-под оселка резкие металлические звуки.
Подправив косу, он повел рядок дальше. Он отдохнул, ему стало легче, но этого хватило ненадолго.
Заметив, что сын начал сдавать, отец отправил его за водой:
– Сходи, набери бидончик, пока холодная. И спрячь в кустах.
Дважды повторять Мишке не надо. Он охотно бросил косу, вприпрыжку побежал к кустам и исчез на реке.
Оттуда он вернулся отдохнувшим, с мокрой головой. Успел даже искупаться. За это время отец прошел лишний рядок. Следующий они повели вместе.
Постепенно день разгулялся, и начало припекать.
– Мишка, пойди искупайся, – снова предложил отец.
Мишка ушел. Вернувшись, пристроился за отцом. Через некоторое время тот нашел еще предлог и опять отправил его на реку. И так до прихода матери.
Втроем дело у них пошло живее. Отец заулыбался, оскалив белые ровные зубы. Мишка знает, почему повеселел отец. Мать пришла – поэтому. Она у них в семье самый главный косец. Конечно, отец сильнее матери. Но в косьбе он ей уступает. А раз пришла мать, значит, ему будет легче.
Замах у матери не такой широкий и не сильный, как у отца. Но его, как и других мужиков-косцов, она берет измором. Если она начала рядок, то идет скоро, работает ритмично и не делает остановок. Угнаться за ней трудно, и через час-другой мужики сдаются. Мать же, как начнет с утра, так и пластается до изнеможения. Но и ей тоже тяжело. Даже очень. Мишка же видит. Однако такой у нее характер, что не дает остановиться. Кажется, какой-то чертенок сидит в ней и гонит, гонит, подхлестывает, заставляет надрываться на любой работе. Как вот сейчас на косьбе. Почему Мишка так думает? Да потому, что когда в шалаше все уже заснут, мать все еще не может отойти ко сну. Дикое напряжение в течение дня не отпускает ее, не дает расслабиться. Порой Мишка с испугом просыпается от непривычных ночных звуков: шороха мышей где-то рядом в сене, или редких настораживающих криков в недалекой тайге. В шалаше обычно стоит здоровый храп уставших за день мужиков. И совсем не слышно дыхания матери. Но в такие минуты Мишка догадывается, что она не спит. А только лежит и почти не дышит. Настолько ей тяжело после такого ломового дня. А засыпает она, должно быть, под самое утро. Но и этого мимолетного сна ей достаточно. Утром она снова бодра и полна сил, чтобы схватиться с кем-то или с чем-то, за что-то, чего Мишка, как ни старался, не мог понять. Как никогда не понимал этого ее упорства в работе.
В первый день они косили до сильной жары, когда совсем стало невмоготу. Вечером, по холодку, косили до темноты и только потом, собрав пожитки, пришли к шалашу деда Степана.
