А вот он, Кирилл, как раз и брал. И не брать не мог. Для него в этом-то был весь смысл жизни. Такие обиды подхлестывали, заставляли упорно работать, преодолевать что-то, что не додала природа. И из-за этого он не любил людей, которые, как ему казалось, специально изводят, травят его, стараются загнать его, надеясь, что он в конце концов выдохнется и упадет, как старая изнуренная кляча…
За столом уже давно забыли деда, поминки, причину сбора.
– А я ему говорю – съезди и привези горбыли! – слышалось с другого конца стола. – Тебе что, сарай не нужен? Ты смотри какой!..
– Ну, бабы! И почему вы такие жадные?..
– Денег-то у него много было! А он возьми и промотай их! Нет чтобы мотоцикл купить!
– Вот-вот и поди за такого!
– Да нет, ему рано жениться… Пускай пообвыкнет, поумнеет!..
С поминок расходились поздно. Умный мужик все еще что-то говорил – и все умное. К концу поминок он все так же крепко стоял на ногах и, казалось, не пил и не ел, а только умнел и умнел. Женщины стали убирать столы. Родион, неизвестно из-за чего обиженный на Кирилла, взял шубу и ушел спать на сеновал. Отец немного походил по избе, затем посидел на крыльце, покурил, выбросил окурок, крепко сплюнул и пошел в маленькую комнатушку, в которой последние годы жил дед. Сморенный дневной усталостью, отец ложился всегда рано. Однако спал недолго. Где-то среди ночи он просыпался, вставал, долго ходил по дому или, если было лето, выходил во двор, находил какое-нибудь занятие, работал, а потом, когда появлялась усталость, снова ложился спать. Делал он все автоматически, по привычке, и чувствовалось, что интереса к делу уже давно нет, как уже давно исчез интерес к жизни, потому что ждать от нее ему было уже нечего. Все, что должно было совершиться в его жизни, совершилось и теперь осталось только одно недовольство – и собой, и своими родственниками. Но и это недовольство уже не волновало, стало привычным – притерлось и не беспокоило.
Отец знал, что больше родственники все вместе уже не соберутся, как вот сейчас, а соберутся только на его похороны, так же как собрались на похороны деда. Так как только похороны сводили вместе на какое-то время их, уже давно чужих друг другу. И на его похоронах все будет так же, как на похоронах деда. Будет такая же сутолока, беспокойство, что-то будут делать, но не будет ни волнения, ни печали, так как вместе с силой ушли из рода и сильные, волнующие чувства. На следующий день, уже с утра, родственники потянулись разъезжаться по домам. К вечеру никого не осталось.
Уехал и Кирилл, спокойно попрощавшись с отцом и Родионом. Уезжал он с каким-то подспудным чувством вины перед дедом, ненужности всего, что было на похоронах, а затем на поминках. Ему немного было жаль отца, и, глядя на него, апатичного, уставшего от жизни, и полностью в ней разочаровавшегося, он с неприятным чувством подумал, что это же, по-видимому, в будущем ждет и его. И ему пришла пока не до конца осознанная беспокойная мысль, что их род по какой-то злой воле попал в заколдованный круг, вырваться из которого сами они были уже не в состоянии.
Истукан
Вечером, оставив позади меандровую долину, трое геологов вышли к озеру, похожему на длинную гантель, стянутую посередине болотом. Здесь тропа исчезла, и они в нерешительности остановились. Впереди было болото, покрытое зеленой сочной травой, с едва заметными стежками, которые заканчивались тупичками, стоило только по ним пойти.
– Идем напрямик, – сказал Андрей. – Но чур – след в след!
– Андрюша, я боюсь! – дрогнувшим голосом сказала Танька.
– Не волнуйся, Морозова, утонешь – Андрюха речь толкнет о безвременно погибшем геологе в борьбе с суровой природой! – съязвил Колька.
– Тебе бы только смеяться, – буркнула Танька, действительно чем-то напуганная.
– Ладно, пошли, – прервал их Андрей. – А ты не бойся – не первый раз в поле!
– Все равно боюсь, – откровенно призналась Танька, которую постоянно заедала честность, когда она говорила с ним.
А с Андреем по-иному было невозможно. Он был весь какой-то правильный и строгий – в делах и мыслях. И от этого ограниченный, приземленный, порой до безобразия упорный.
– На – держи! – сунул он ей в руки палку и уверенно двинулся по болоту, пробуя по сторонам длинным шестом упруго вздрагивающий травянистый ковер.
Когда-то, в незапамятные времена, здесь была протока, соединяющая оба озера. Но со временем она заросла травой и затянулась ряской, укрывшими глубокие ямы, о которых животных предупреждал инстинкт и уводил в сторону от озера.
На середине болота Андрей остановился и, пробуя нарастяжку, раскачал под собой трясину.
– Видите – как играет! Будьте начеку!..
– Андрюша, не надо! – испуганно вскрикнула Танька.
Андрей усмехнулся, увидев ее округлившиеся от страха глаза, благодушно покачал головой и двинулся дальше.
На другой стороне болота они снова наткнулись на тропу и здесь остановились на ночлег, разбив под огромной разлапистой елью хорошо защищенный от непогоды стан.
На следующий день они вышли к небольшой речушке, и та вывела их к горному озеру. Здесь тропа побежала по берегу озера и вскоре уткнулась в избушку на узкой косе.
Пораженная красотой горного озера, Танька тихонько ойкнула:
– Ой, мамочка! – и в изнеможении опустилась на землю.
– Ух ты! – блаженно выдохнул Колька, сбрасывая с плеч у избушки рюкзак.
– Ничего особенного, – нарочито равнодушным голосом пробурчал Андрей, наблюдая за ними с тщеславным видом хозяина окрестностей, так как уже побывал в этих местах два года назад и теперь был доволен их удивлением.
– Чурбан – вот ты кто! – звонко крикнула Танька, переполненная восторгом от вида озера и облегчением после длительного пешего перехода.
Огромное горное озеро, зажатое между высокими хребтами, на первый взгляд казалось маленьким по сравнению с горами, по-домашнему уютным, вызывало чувства умиления. Вода в озере была поразительно чистой, из-за большой глубины, которая угадывалась, поскольку озеро выглядело темным. И от этого непроизвольно закрадывалось неосознанное чувство настороженности. Озеро как будто что-то скрывало под темной поверхностью, с отражающейся в ней черневой тайгой, которая на противоположной стороне его, напротив избушки, начиналась сразу от воды. Поднявшись достаточно вверх, тайга переходила в кустарник на половине склона. А тот выше, в свою очередь, уступал место альпийским лугам. Вверху хребет заканчивался хаосом скал, по расщелинам которых пятнами белели снежники даже сейчас, летом.
– Все, первопроходцы, пора устраиваться, – прервал их созерцания Андрей.
Колька затащил в избушку рюкзаки и с шумом бросил на широкие нары. За ним в избушку заскочила Танька и, не удержавшись, восторженно взвизгнула.
Несмотря на грязь и старый хлам, обычные для заброшенного зимовья, в котором к тому же успели не раз побывать чужие пришлые люди, ей здесь определенно нравилось все.
