«А вот у Сидорина, – подумалось, – уже ничего не будет. В прошлом у него все. И это его прошлое одним разом унесла с собой она»…
Мысли Валдемара прервал Сидорин.
– Пошли – посадим тебя! Как бы не опоздать, – вдруг заторопился он.
Подошла электричка, остановилась.
Прощание было поспешным. Они как будто боялись этой последней минуты, боялись с противоречивыми чувствами. Каждый стремился остаться наконец-то наедине с самим собой, со своей болью. И в то же время потрясения последних дней настолько сблизили их, что они боялись этого расставания, понимая, что это уже навсегда.
Сидорин пожал Валдемару руку, отвернулся в сторону, буркнул: «Пока» и добавил неопределенное: «Пиши!..»
Валдемар попрощался с Женькой и быстро заскочил по ступенькам в тамбур электрички. Та будто ждала его: свистнула, дернулась и пошла, набирая скорость.
И тут, в последний момент, Валдемар не выдержал, выглянул из тамбура и посмотрел назад – на уплывающую от него платформу. Там сиротливо стояли две мужские фигуры…
С вылетом из Красноярска все прошло удачно. Он купил билет и вскоре сидел в самолете, откинувшись в мягком, удобном кресле.
Рядом с ним сели двое мужчин среднего возраста, судя по их разговору, командировочные, возвращающиеся домой, в Москву.
Самолет взлетел, набрал высоту и лег курсом на запад.
Валдемар прислонил голову к вибрирующей стенке самолета и, прикрыв глаза, попытался задремать. Однако это ему не удалось, хотя в голове и на душе у него было пусто…
Вдруг он встрепенулся и насторожился. Рядом сидевшие мужчины говорили об урагане, пронесшемся неделю назад над Восточными Саянами.
– Лес повален полностью, полосой километров на сто! – сказал один из них.
– Да, сильный прошел! – согласился его собеседник и посмотрел на сидевшего рядом рослого парня с исхудавшим, усталым лицом, похожего на прибалта, который при упоминании об урагане резко дернулся, словно очнулся от дремоты, и прислушался к их разговору.
– Газеты писали: туристы выходили из того района и вынуждены были пересекать эту полосу. Так они смогли, представляешь, пройти за два дня только десять километров!
– А жертвы были?
– Нет, не было. Все обошлось…
«Да, жертв не было, – подумал Валдемар. – Кроме одной… Но о ней никто никогда не напишет… Она осталась там навсегда…»
За бортом монотонно ревели моторы. Самолет шел курсом на Москву.
Тагул
Газик затормозил и остановился рядом с огромным брезентовым тентом, натянутым на деревья у самого ручья.
Пашка выкинул на кузова рюкзак и спрыгнул на землю. Хлопнула дверца кабинки, и к нему подошел Герман Васильевич.
– Пойдем на кухню – знакомиться, – сказал он и, заметив колебание Пашки, подтолкнул его вперед. – Пошли, пошли – не робей!
На кухне, под тентом, в сборе был весь полевой отряд.
– Наш новый сотрудник! – представил Герман Васильевич Пашку. – Павел Осетров!
– Вот здорово, а то здесь одни таймени! – засмеялась миловидная чернявка с темно-зелеными глазами.
Герман Васильевич, посмотрев на нее, укоризненно качнул головой.
Девушка отвернулась в сторону, однако, не в силах сдержать распирающий ее смех, прыснула, зажав ладошкой рот.
От такого приема Пашка смутился и растерянно затоптался на месте.
На помощь ему пришел высокий длинноносый парень.
– Денис! – протянул он руку, шагнув навстречу Пашке.
За ним подошел среднего роста розовощекий крепыш:
– Генка!
Последней представилась зеленоглазая чернявка.
– Юлька! – сказала она и снова засмеялась, округлив глаза и сверкнув красивыми белыми зубами.
Не смеяться или, по крайней мере, не улыбаться, Юлька не могла. Смех так и распирал ее изнутри. Если она не смеялась, то пела, если не пела, то щебетала, при этом широко и мило улыбаясь всем своим еще детски наивным существом. А пела Юлька красиво, задушевно, с охотой и часто. И когда она была в лагере, то не было нужды спрашивать, здесь она или нет. Достаточно было прислушаться. Ее голос, как автоматический радиомаячок, постоянно подавал в звуковой эфир сигналы, сообщая всем свои координаты.
Вот эта-та обворожительная чернявка сразу же не понравилась Пашке. Настороженно познакомившись с ней, он стал побаиваться ее и сторониться.
Денис и Юлька были студентами. Он учился в историко-архивном, она – в геологическом. Дениса забросила сюда жажда путешествий, Юлька же здесь отбывала курсовую практику.
Генка и Вика работали лаборантами у Германа Васильевича и поездки в поле были их обычным делом.
Поварихе Зине было уже за сорок. Она работала в Москве, в каком-то научном заведении с длинным, скучным названием, которое в отряде не могли запомнить и сразу же забыли. Чтобы стряхнуть с себя пыль сидячей жизни, она поехала с геологами, соблазнявшись возможностью побывать на Тагуле, о котором была много наслышана от своих друзей-туристов. Но ей не повезло: отряд стоял в междуречье Тагула и Бирюсы, далеко от той и другой реки, и за все лето она так ни разу и не выбралась на далекий и романтичный Тагул.
* * *
Вечером под тентом, у костра на лавочках, было тесно, тепло и уютно. В сумерках этот уголок ожил и, преобразившись, собрал вокруг костра весь полевой отряд.
Пашка не заметил, как рядом с ним оказалась Юлька. Усевшись между ним и Генкой, она прыснула смехом, заерзала от томящей жажды двигаться и шуметь и толкнула в бок Пашку. Тот настороженно покосился на беспокойную соседку и встретился взглядом с блестящими круглыми глазами, в которых металось отраженное пламя костра.
– Извини, Павлик! – сказала Юлька и отвернулась, сделав вид, что он ее не интересует.
Немного поерзав на лавочке, она подскочила и крикнула:
– Давайте рассказывать что-нибудь!
– А что?..
– Ну, что-нибудь интересное! Кто что знает…
– Хм, это идея, – поддержал Герман Васильевич.
– Вот с вас и начнем! – обрадовалась Юлька. – Вы много ездили и, наверное, уже везде побывали!
– Да, пожалуй, можно, – податливо согласился начальник.
– А самоотвод будет? – подала голос Вика. – Мне нечего рассказывать.
– Тогда соври, – послышался в темноте чей-то насмешливей голос.
– Я не умею врать, – тихо сказала Вика. – У меня все серьезно… И мама говорит, если я обманываю, то у меня все на лице написано.
– На нем, кроме прыщей, ничего нет, – ухмыльнулся Генка.
Вика как-то странно хмыкнула, словно захлебнулась чем-то, вскочила и исчезла в темноте.
