Что касается детских журналов, ради заработка печатающих рекламу, попрошу их о двух вещах: либо публиковать лишь то, что не является вопиюще антинаучным, либо наряду с рубриками про спорт и пластинки и заданиями на сообразительность завести рубрику, посвященную критическому анализу рекламы. Чтобы рядом с «Учебником для юных балбесов» продавался учебник для тех юнцов, что не совсем балбесы.
De interpretatione
[343], или О том, как трудно быть Марко Поло
Произошедшее в прошлую субботу в Венеции можно классифицировать как нечто среднее между научной фантастикой и комедией по-итальянски, с легким налетом вестерна. В кольце из составленных кругом повозок держали героическую оборону Рипа ди Меана и люди с Биеннале. Вокруг хороводом гарцевали китайское правительство, итальянский министр иностранных дел, посольство Италии в Пекине, ассоциация «Италия – Китай», полиция, пожарные и разрозненные синофилы. История известная – Китай протестовал против намеченного показа в театре «Ла Фениче» документального фильма Антониони «Чжун Го»
[344], итальянское правительство приложило все усилия, чтобы запретить показ, Биеннале воспротивилась во имя права человека на информацию и художественное самовыражение, в последний момент на помощь пекинским властям кинулся префект Венеции, обнаружив, что «Ла Фениче» непригодна для кинопоказов (после того, как там всю неделю только и делали, что крутили фильмы), Меана в ходе пресс-конференции отпустила в адрес господина префекта краткие и прочувствованные слова «упрека», выдающийся деятель права, «опустившись до столь низменной суеты», вместе со своими сотрудниками повис на телефоне, за каких-то полчаса освободили зал кинотеатра «Олимпия», где стадо коров гонялось за Барбарой Страйзанд
[345], и показ все-таки состоялся, при наплыве взвинченной толпы под присмотром полиции, которая (в смысле, полиция) бдительно следила, чтобы не случилось ничего такого, что дало бы повод префекту (ее непосредственному начальству) расстроить это сладившееся в последний момент дело. Нервный и сраженный происходящим Антониони в очередной раз переживал очень личную и парадоксальную драму художника-антифашиста, который поехал в Китай, движимый чувствами любви и уважения, а заработал в итоге ярлык фашиста, реакционера на жалованье у советского ревизионизма и американского империализма и ненависть восьмисот миллионов человек.
Таким образом Биеннале твердо и с достоинством сделала то, что следовало сделать давно: дала людям возможность посмотреть или пересмотреть три с половиной часа осуждаемой документальной ленты, дабы можно было наконец открыть дебаты о политической и художественной сторонах события, сведения о котором на данный момент поступают к нам лишь из новостных агентств, цитирующих неточные переводы из китайских газет.
Что за фильм «Китай» Антониони? Смотревшим его по телевизору он запомнился как картина, где с первых же кадров ощущается теплое и сердечное сочувствие автора великим свершениям китайского народа; акт справедливости со стороны телевидения, наконец-то открывшего миллионам телезрителей настоящий, человеческий и мирный Китай, не укладывающийся в рамки схем западной пропаганды. И тем не менее китайцы заклеймили этот фильм как акт немыслимой враждебности – оскорбление, нанесенное всему китайскому народу.
Звучало мнение, что фильм Антониони – всего лишь предлог, casus belli, избранный властной группировкой в Пекине для развертывания антикофуцианской кампании. Пусть так, но это не меняет того факта, что casus belli, чтобы сработать, должен быть достаточно веским: можно развязать мировую войну из-за убийства эрцгерцога, но не из-за убийства лакея эрцгерцога. Где же эрцгерцог в картине Антониони?
Пришлось (и еще придется) пересмотреть все произведение иным взглядом: не итальянца, а китайца. Что непросто, даже если вздыбить по тревоге все свои антропологические антенны, сознавая, что слова и образы могут обретать различное значение в зависимости от интерпретирующих их культур. Тем вечером в субботу мне посчастливилось смотреть фильм, комментируя кадр за кадром, вместе с молодым китайским кинокритиком из Гонконга, который глядел и продолжает глядеть на него строгим взглядом полемиста, отождествляя себя с ценностями и культурой Китайской Народной Республики.
Теперь очевидно, что против работы Антониони можно выдвинуть серьезные замечания идеологического характера. Западный художник, склонный преимущественно прощупывать экзистенциальные проблемы и изображать скорее отношения между людьми, нежели абстрактные вопросы диалектики и классовой борьбы вместо того, чтобы показать нам революцию как момент первичного противоречия, в котором вскрываются полюса противоречий вторичных, рассказывает нам о повседневной жизни китайцев в условиях революции. Мало того, режиссер, мастер повествования с упором на несущественное, на второстепенные эпизоды, исполненные множественных смыслов, тонкой неоднозначности, выходит на поле публичного дискурса, знакомого в основном с масштабными противопоставлениями в лоб, символическими характеристиками с четким идеологическим показателем. Налицо повод для серьезной дискуссии о целях и средствах революционного искусства, и тщетно Антониони будет отстаивать право на свою поэтику (для нас неоспоримое), на взгляд художника, интерпретирующего факты по-своему; ему противостоит, как данность, другая эстетика, где права искусства на первый взгляд отрицаются, на деле же утверждаются, но чуждым для западной традиции образом. Если бы этим все и исчерпывалось, перед нами открылась бы чудесная возможность для сопоставления, и «Китай» крутили бы перед народными массами, завершая показ политическими дебатами, но вместо этого он породил едва ли не физическое отторжение, яростное и оскорбленное неприятие.
Значит, есть здесь что-то еще. Случай с «Китаем» напоминает нам, что, когда в политические прения и вопросы художественного выражения втянуты две различные культуры мирового масштаба, искусство и политика опосредованы в том числе антропологией, а значит, и семиологией. Межкультурный диалог о равнозначных классовых проблемах не может быть начат, пока не решен вопрос с символическими надстройками, посредством которых различные культуры выражают аналогичные политические и социальные вопросы.
Что же хотел сообщить своим фильмом Антониони западной публике? Вкратце я бы сформулировал это так: «Вот необъятная и непознанная страна, которую я могу лишь разглядывать, но не объяснить досконально. Об этой стране я знаю то, что она жила в условиях феодализма и колоссальной несправедливости, а теперь вижу, как день за днем здесь в боях устанавливается новый, справедливый порядок. В глазах западных зрителей этот справедливый порядок может иметь вид повальной и отчаянной бедности. Но эта бедность дает возможность достойного существования, возвращает людям покой и делает их куда человечнее нас, приближаясь порой к нашему идеалу безмятежности, согласия с природой, душевности в межличностных отношениях, упорства и изобретательности, благодаря которым так просто решается проблема перераспределения богатств на этой зачастую скудной земле. Меня не так уж интересуют те случаи, когда китайцы сумели выстроить предприятия наподобие западных – известно, что они создали даже атомную бомбу, – куда интересней мне представляется показать вам, как из нехитрых подручных средств они сумели построить фабрику, больницу, детские ясли, создав там условия труда, основанные на взаимном доверии. Я хочу рассказать, каких трудов и боли это стоило, и помочь вам представить, сколько счастья, несхожего с нашим, это могло бы принести – возможно, и нам тоже».
