Для изучения непростого отношения Хайдеггера к Кьеркегору понадобилось бы много времени и усилий. Поэтому мы заметим лишь, что что в своем труде «Бытие и время» он упоминает его трижды: утверждает, что все его усилия направлены лишь на противостояние с Гегелем, упрекает в отсутствии онтологических оснований существования и приходит к выводу, что лучшим его произведением являются «Поучительные речи». Однако здесь следует обязательно подчеркнуть близость хода мысли у двух философов в их воззрениях на «тревогу» («Бытие и время», § 40), на «подлинную жизнь» (хайдеггеровское «оно» и кьерке-горовская «толпа»), а также на прыжок (важный момент в работе Хайдеггера «Принцип основания» и его лекция о Лейбнице). Точно так же нужно относиться с осторожностью и к утверждению, содержащемуся в конце «Письма о гуманизме», в котором Хайдеггер, явно имея в виду Сартра, отмежевывается от любых попыток экзистенциального толкования его трудов. Подобная интерпретация не обязательно наносит вред его экзистенциалистскому анализу
[30], преследующему своей целью создание онтологических основ – как уже упоминалось в § 3.9, Кьеркегор по-своему к этому тоже пришел.
В 1947 году, во время круглого стола, за которым собрались Бердяев, Георгий Гурвич, Александр Койре, Морис де Гандийяк, Марсель и Жан Валь, Эммануэль Левинас, далеко не сразу оценивший по достоинству Кьеркегора, но впоследствии посвятивший ему ряд своих видных работ, выразил по этому вопросу несогласив с Хайдеггером, прибегнув к следующей аргументации:
«Вы… задали вопрос: кто такой экзистенциалист? Экзистенциалистов можно найти повсюду. Экзистенциализм выходит далеко за рамки круга Кьеркегора и Паскаля, обнаруживаясь, к примеру, у Шекспира и даже у Сократа. Но в то же время – нигде, потому что все напрочь отрицают свою к нему причастность…
Но тогда, вероятно, нам следует признать, что в мире существует только один экзистенциалист, он же философ экзистенции. Это не Кьеркегор, не Ницше, не Сократ… Это Хайдеггер собственной персоной, хотя сам он данный термин и не признавал. Почему? Потому что метафизические теории Хайдеггера дали нам свет, с помощью которого мы теперь можем узреть экзистенциализм в ночи прошлого, там, где он, по всей видимости, прячется. Но то же самое справедливо и для Кьеркегора. Может случиться так, что за каждой фразой Хайдеггера скрывается Кьеркегор, но именно благодаря Хайдеггеру слова Кьеркегора приобрели философское звучание. Я хочу сказать, что Кьеркегор первым, еще до Хайдеггера, встал в строй эссеистов, психологов, эстетов, теологов и литераторов…
В чем же состоит трансформация, задаваемая трудами Хайдеггера?
Он свел мысли, которые можно назвать патетическими… к точкам отсчета… понятным всем и каждому, к точкам, представляющим собой категории, которыми оперируют преподаватели философии: Платон, Аристотель, Кант, Гегель и иные»
[31].
Не принимая в целом эти аргументы на свой счет, мы полагаем, что уже доказали: Кьеркегор был философом задолго до того, как его таковым признал Хайдеггер, и подобные доводы со всей наглядностью демонстрируют масштаб интереса, который тот питал к «отцу» экзистенциализма.
Если забыть о специализированных исследованиях наследия Кьеркегора, чтобы избежать слишком узкой трактовки теорий, предложенных им при возведении оригинального здания его философской мысли, то можно с уверенностью сказать, что «ренессансом Кьеркегора» мир обязан Карлу Барту. Барт, преподававший сначала в Германии, а потом, после прихода к власти нацистов, в Швейцарии (Базель), недвусмысленно ссылается на Кьеркегора в своей самой значимой работе «Послание к римлянам апостола Павла». У Кьеркегора Барт заимствует четыре основополагающих момента: абсолютную трансцендентность отношений между человеком и Богом, разницу между временем и вечностью, понятие религии требований, в которой преобладает вера, а также концепцию мгновения как проявления вечности во времени. В бесконечности Барт усматривает качественную разницу между временем и вечностью. Человек живет на земле, испытывая на себе гнет временных рамок, своей конечной природы, смерти. Что же касается Бога, то он пребывает на небе, в вечном и бесконечном. Библия представляет собой не что иное, как историю отношений между человеком, осознающим свою конечность, и вечным Богом. Существует связь между человеком и Богом (абсолютом), познать которую можно только через связь с абсолютной трансцендентностью. Любая попытка придать этим отношениям объективный характер, объяснить их и как-то интерпретировать обретает смысл лишь с учетом существования человека, по самой своей природе ограниченного и конечного. Понять отношения с Богом невозможно, понять можно лишь то, что они не поддаются пониманию (если вкратце, то если бы отношения с Богом были доступны объективному пониманию, то какой тогда был бы смысл в вере?). В представлениях Барта, никакое понимание, в обязательном порядке ограниченное пределами человеческого разума, де-факто неспособно достичь Бога. Религия сама по себе тоже этого сделать не может. Она служит лишь тому, чтобы человек глубже осознавал свой статус грешника, при этом указывает ему на ошибки, на его ничтожество, на конечную природу и пределы его возможностей. Тем самым религия готовит почву для того, что Барт называет «кризисом спасения». Религия представляет собой сплошное требование, она не знает покоя. Кризис спасения у Барта можно уподобить кьеркегоровскому мгновению – воплощению вечности во времени, чудесному божьему откровению.
Несмотря на многочисленные ссылки на философию Кьеркегора, теология Барта не является «анализом существования» в строгом смысле. Понятие мгновения Барт использовал, не утруждая себя объяснениями временного, преходящего существования. Над этой задачей, заимствуя у Кьеркегора очень немногое, работал Рудольф Бультман, автор одной из форм экзистенциализма, решавшей задачу апологетики религии.
В философском «возрождении Кьеркегора» также принимал участие Карл Ясперс. Его внимание привлекали преимущественно предложенные датским философом концепции вины и свободы, а также проблема коммуникации. Ясперс говорит о возможном, равно как и об исключительности и уникальности «я». Существование всегда относится ко мне, то есть к конкретному человеку и занимает строго определенное положение в истории. Оно, единственное в своем роде, никогда не повторяется, его нельзя отрицать – в этом отношении существование тоже можно считать исключительным (в подобных рассуждениях обнаруживается влияние Кьеркегора). Поскольку Ясперс связывает идентичность «я» с местом, которое ему определила реальность, предложенная им философская доктрина, в том виде, в каком он ее задумал, должна стараться прояснить позицию «я» в этом мире. Подобное отождествление «я» и занимаемой им позиции определяет то, что Ясперс называет первородной виной «я». Последующее развитие отношения «я» с самим собой напоминает процесс, который мы уже видели при анализе концепции отчаяния у Кьеркегора. Исключительный аспект «я», помимо прочего, определяет его неустойчивость и наделяет его временной, преходящей, возможной природой. «Я» может быть, может не быть или быть каким-то совсем другим. В этом свете существовать означает смириться с риском, который влекут за собой возможность, свобода выбора и устремления человека. В то же время в представлении
