– Еще никто в моей жизни не смел называть меня трусом.
– Я этого не говорила, – совершенно по–дьявольски усмехаясь ему в лицо, отозвалась Эрнеста. Первые несколько движений вышли у них синхронно, хотя и скорее по счастливой случайности – Эдвард привычно повел, даже не задумавшись о выборе танца, а ловкая девушка, вероятно, попросту с присущей ей молниеносностью уловила основной ритм; но уже спустя пару секунд Дойли осознал, что начал прежде искренне считавшуюся им самим слишком развязной, безмерно осуждаемую его прежними светскими знакомыми тарантеллу. И вторым, куда более поразительным открытием для него стало то, что он оказался не одинок в своем, наверное, все же слишком высоком для его нынешнего окружения порыве: Эрнесте, судя по всему, этот танец был неплохо знаком, а где-то через полминуты нашлась и музыка – причем начатая Макферсоном и дружно подхваченная остальными мелодия действительно отчетливо напоминала основной мотив тарантеллы.
Один раз под ними все–таки угрожающе скрипнул стол, чуть сдвинувшись к стене – когда Дойли, разойдясь, легко поднял свою партнершу в воздух и перекрутил через себя: но Морено лишь звонко рассмеялась в ответ на этот возмущенный протест старой мебели, а следом за ней улыбнулся и Эдвард – неожиданно искренне, без капли прежних сомнений и опасений. Так легко, так спокойно и весело ему не было уже очень давно – пожалуй, с самого дня окончания офицерской школы.
А дальше – закружило, повело уже их обоих, и не на столе, а в толпе остальных пиратов, таких же пьяных и счастливых. Кого-то, совсем уже неспособного стоять и даже сидеть, уносили вниз отсыпаться, и Эдвард еще помнил, как метнулся придержать им дверь, а Эрнеста смеялась ему куда-то в плечо, и сияли счастливые и гордые глаза Рэдфорда над всем этим, где-то вдалеке заливалась губная гармошка Макферсона, вторили ей писк скрипки Халуэлла и хриплый бас, доносившийся из органистра Хоу. А после не было уже понятно ничего – свежий ночной воздух ударил в лицо, музыка пропала, и они с Эрнестой, тяжело дыша и держась друг за друга, со смехом вывалились из трюма на верхнюю палубу.
– Вот ведь… замечательно!.. – окончательно перестав понимать, что происходит, и пообещав себе с утра первым делом во всем разобраться, зачем-то начал Дойли – девушка, улегшись грудью на планшир фальшборта и с наслаждением переводя дух, согласно кивала, и его это пьянило больше всего, заставляя чувствовать себя чуть ли не счастливейшим человеком на свете. – Я думал – пираты… А вы…
– Вы и сами теперь пират, – щурила на него свои невообразимо черные глаза Морено, и Дойли кивал в ответ:
– Эт-то уж точно… А вот только… жаль, что нельзя сразу… вместе… Я же как хотел? Мундир… карьера, должность… в Лондоне, непременно в Лондоне… а сам – тут, с вами!.. И так хорошо… Ненавижу армию. Флот лучше… но в сухопутные войска с повышением переводят. Такая дрянь… а люди все равно идут ведь!..
– Везде бывает и хорошо, и плохо, мистер Дой… Дой–ли, – наставительно заметила Эрнеста, под конец фразы засмеявшись чему-то своему. Посерьезнев, все–таки закончила: – Мне мой отец так говорил. Поэтому важно всегда оставаться на своем месте.
– Сеньорита, а что, если… – заговорил вдохновленный внезапной мыслью Эдвард. – Ведь бывает же удача! Ели бы я смог вернуться… вы бы поехали со мной в Лондон?..
– В Лондон? – склонила голову набок Морено, похоже, всерьез задумавшись над его словами. – А что я там буду делать?
– Не знаю, – откровенно признался Эдвард. – Но знаете… Мы ведь с вами настолько пьяные, что все равно ничего завтра не вспомним… Так что можно начистоту.
– Ну, я-то, положим, кое–что вспомню, – гордо задрав подбородок, заявила девушка и сразу же, потеряв равновесие, почти улеглась ему на грудь. – Я и не так еще напивалась раньше.
– А… как? – поинтересовался Дойли, свободной рукой обнимая ее за талию. Эрнеста рассмеялась:
– О, чего только не было! Как-то раз… нет, этого я вам не расскажу! А вот однажды, когда мы гуляли на Мартинике – захватили тогда «Удачу», помните ее?.. В общем, мне тогда только-только стукнуло шестнадцать, была я тощая, мелкая и глупая… И меня там Винченсо потащил в какой-то бордель – поспорили мы с ним на десять дублонов, как сейчас помню… Ох, ну Билл его и ругал потом!
– В–вас?.. В бордель? – затуманенные алкоголем мозги Эдварда соображали туго, и сперва он даже решил, что ослышался: – Зачем… это?
– Ну, мистер Дойли! – с шутливым возмущением Морено легонько пихнула его в плечо. – За чем обычно в такие места ходят?
– Н–но вы же… женщина…
– А, вы про это! – она беззаботно махнула рукой. – Тамошние девушки не слишком взыскательны. Были бы деньги – а уж как их отработать, они придумают.
– И… вы?..
– Нет, – покачала она головой, снова рассмеявшись: – Говорю же, совсем мелкая была. Сперва еще держалась как-то – на хмелю, да и деньги жалко было – а как мы наверх поднялись… Неловко вышло: та женщина только-только разделась и ко мне подходит, а я цап свою шляпу с тумбочки – и вниз с воплем: «До свиданья!..» Тогда-то мне очень стыдно было, а вот теперь… – задумчиво разглядывая ночное небо над головой, почти прошептала она. Эдвард, внезапно качнувшись, тронул ее за подбородок, пытаясь заглянуть в глаза:
– Сеньорита… А я вам говорил, что у вас очень… очень красивые глаза?
– Нет, мистер Дойли, – помотала головой девушка, утыкаясь ему лицом куда-то в шею. – И это хорошо, что не говорили.
– П… Почему? – растерялся мужчина, неловко обхватывая ее обеими руками за пояс и не давая совсем сползти на палубу.
– Потому… потому что раньше это была бы просто игра… а теперь уже совсем не смешно… – сонно пробормотала ему в плечо Эрнеста, окончательно укладываясь в его объятия – уже даже без намека на самостоятельные действия. Дойли чувствовал, что у него и у самого от выпитого кружится голова и все тело будто плывет в душном жарком мареве – но, глядя на мирно уснувшую на его руках девушку с внезапно нахлынувшей на сердце тоской, он осознал, что именно просто обязан сделать.
Никогда еще путь до каюты Эрнесты не казался ему таким долгим, запутанным и трудным – но каким-то чудом он смог добрести до нее, даже не потревожив свою спящую ношу. Сгрузив ее на широкий сундук, он остановился, подумав, не лучше ли на этом остановиться; затем, собравшись с мыслями и силами, разыскал в углу аккуратно свернутый гамак, натянул, осторожно переложил в него девушку и укрыл вынутой из сундука простыней.
– Спасибо, мистер Дойли. Вы хороший человек, – переворачиваясь на другой бок и совершенно мирно, по–детски подкладывая сложенные ладони под щеку, пробормотала Эрнеста. Эдвард замер, дернулся, словно от удара, обернулся было, но сил в себе взглянуть на ее лицо, чистое и прояснившееся, не нашел. Кое-как он вышел, притворив за собой дверь, полуощупью добрался по темному кораблю до кубрика, повалился в первый же свободный гамак и сразу же уснул мертвым сном.
Глава XVII. Непростая молодость
Наверху, на расстеленной прямо на палубе парусине, уже сидели по меньшей мере десятка полтора страдавших по виду тяжким похмельем матросов. Мучимые тошнотой и головной болью, они все же даже на долгожданной суше не смогли с концами разбрестись по острову до самого отплытия и теперь плотно жались друг к другу, время от времени передавая бутылки с остатками вчерашнего пиршества или вставая и по двое–трое отправляясь на полусогнутых ногах на гальюнную палубу – в одиночку осуществить подобный маневр им было бы трудновато. В другое время Эдвард усмехнулся бы, но теперь все то же смутное чувство, не оставившее его и после продолжительного сна, не позволило ему этого.
