– Вон того. Волчонка, – подумав, распорядился Эванс, указывая на одного из пленных пиратов – тот действительно казался совсем мальчишкой, не старше пятнадцати лет – худой, как щепка, но со злыми и умными глазами, неотрывно следившими за окружавшими пленных вооруженными солдатами – и при виде него у Дойли снова тревожно кольнуло сердце. Еще раньше, чем он успел добраться до приговоренного, тот сам шагнул ему навстречу, гордо, с ненавистью вскинув подбородок – и неожиданно между ними вклинился кто-то третий. Рослый, на две головы выше Эдварда, он и со связанными за спиной руками и в кровь разбитым ртом смотрелся внушительно – Дойли мгновенным, отточенным движением наставил на него пистолет, но здоровяк не отступил:
– Берите меня, а парня не трогайте. Он не из нашей команды, мы его просто в плен взяли и заставили работать!.. – громко и неумело соврал он, впиваясь умоляющим взглядом в лицо Эдварда. Глаза у пирата неожиданно оказались голубыми, как небо в ясную погоду, и удивительно честными: такие Дойли доводилось видеть у самых порядочных людей, довольных своей простой, немудреной жизнью – и само лицо его внушало какую-то смутную приязнь, будто лист бумаги, заполненный аккуратным и очень крупным почерком.
– Брось, Билл, – одернул его другой, щуплый и невысокий не то испанец, не то итальянец – разобрать из–за размазавшейся по всему лицу крови и распухшего, явно сломанного носа было сложно, а Эдвард вдобавок не горел желанием внимательно рассматривать очередного приговоренного к мучительной смерти – в том, что следом за мальчиком капитан Эванс назовет именно этих двоих, он даже не сомневался. Здоровяк с досадой повел массивным плечом, отмахиваясь от товарища, но не сдвинулся с места.
– Вам же плевать, кого забирать, – упрямо повторил он, глядя на Эдварда с таким видом, словно именно от того зависело, чья жизнь оборвется следующей. – Пощадите, сэр, уж на моей-то душе грехов всяко больше, чем на его!.. – резкий удар прикладом ружья по ребрам заставил его умолкнуть, сложившись пополам.
– Всем вам одна судьба будет, подождешь, – мрачно отрезал Робинс, проводя по воздуху тяжелым дулом. – Эй, парень, ты чего застрял?
– Не надо, мистер Катлер. Уж со смертью я как-нибудь сам справлюсь, это ж не бегущий булинь завязать, – сквозь зубы бросил мальчишка, с вызовом глядя на своих палачей – даже Робинс поневоле осекся, чуть аккуратнее необходимого прихватив его за разорванный ворот рубашки:
– Шагай!
Здоровяк Билл, отступивший было после удара в сторону и тотчас удержанный в этом положении своим более осмотрительным товарищем, мгновенно вновь дернулся им навстречу – казалось, он упорно не желал мириться с неизбежным – однако его внезапно оборвал негромкий, жутковатый чавкающий звук, похожий на не то вздох, не то всхлип.
Казавшийся мертвым пират вновь поднял голову: на сей раз все лицо его было изрезано до мяса, а глаза уже не закрывались разорванными веками, но распухшие, посиневшие губы все еще растягивались в непобедимой усмешке.
– Эй, вы, ублюдки красномундирные, – при каждом слове выплевывая на палубу пенистую кашу из слюны и крови, медленно, четко выговорил он. – Кончилась у вас фантазия али как?
– Взять его! Еще раз, немедленно!.. – вместо прежнего сиплого шепота другим, высоким, почти срывающимся во взвизг голосом вмешался капитан Эванс: руки его при этом тряслись, как у последнего пьяницы, а пальцы правой непроизвольно дергались в сторону заткнутого за пояс пистолета. В подобном состоянии он бывал нечасто, но мог в нем застрелить кого угодно; только это и заставило Эдварда, преодолеть отвращение и ужас, еще раз приблизившись к упорно не желавшему умирать пирату. Забытого мальчишку швырнули обратно в толпу пленных, и заступавшийся за него здоровяк сразу же оттеснил его подальше от окружавших их вооруженных солдат. Все хранили молчание: и пираты, и их конвоиры, одинаково сознававшие, что близится развязка этой чудовищной ситуации.
Когда окровавленное тело снова вытащили из воды, сам капитан Эванс направился к нему и лично ткнул носком сапога в обнажившееся мясо бока. Эдвард, не решаясь ни вздохнуть, ни сглотнуть огромный горький ком в горле – для него так и оставалось загадкой, как его до сих пор еще не вывернуло наизнанку – осторожно опустился на корточки и дотронулся до шеи пирата, нащупывая пульс – в глубине души при этом он отчаянно молился, чтобы тот наконец оказался мертв.
Пальцы легко нащупали нужную вену, но почувствовать что-нибудь, кроме собственного бешено бьющегося сердца, Эдвард не мог. И отдернуть руку тоже – капитан Эванс стоял прямо над ним и глядел сурово, испытующе:
– Ну?..
Огромным усилием Дойли заставил себя убрать пальцы и разогнуться. Глядеть в лицо Эвансу он не осмелился:
– Полагаю, он… мертв, сэр. После такого никто… – закончить фразу ему помешал новый приступ хрипа и бульканья, вырвавшегося из легких пирата.
На Эванса страшно было смотреть. От обычного ледяного спокойствия не осталось и следа: не страшась запачкать руки, он наклонился и схватил казненного за грудки, с силой вжимая во внутреннюю стенку фальшборта.
– Как ты смеешь? Как ты смеешь?! – зашипел он с дикой, безумной почти яростью. – Как ты можешь?..
– Могу, не сомневайся, – прямо в его белоснежный воротник выплюнул тот густые шматки крови с остатками зубов. – Я – их квартирмейстер. Слышишь, ты, а, паскуда в галунах позолоченных? Они меня выбрали, сами выбрали! Не дождешься, не сдохну – никого из них ты под киль не отправишь больше прежде меня!.. – он громко, хрипло расхохотался и не умолк даже в ту секунду, когда Эванс, задыхаясь, рванул с пояса пистолет…
Эдвард, пошатываясь, осторожно спустился в трюм – слава Богу, его отсутствия никто не заметил. Эхо выстрела еще долго раздавалось в его ушах: так с ним бывало в самом начале службы, когда он юнгой подносил ядра и порох на опердеке, а затем, казалось, прошло навсегда – Дойл даже слегка гордился тем, что сохранил, в отличие от других подобных ему мальчишек, свой острый, как у кошки, слух. Теперь же было не в пример хуже, чем после нестерпимой канонады над самым ухом: Эдварду мерещился снова и снова тот единственный выстрел, обмякающее в футе от него истерзанное тело, и мысль о том, что все это зверство продолжается в эту самую секунду на верхней палубе, казалась невыносимой.
Но, как бы плохо ему не было, Эдвард почему-то ни на секунду не задумывался о том, чтобы пойти в кают–компанию. Почти целый час он сидел, скорчившись на грязных бочонках с дурно пахнувшим содержимым, понемногу даже перестав прислушиваться к доносившимся сверху проклятиям, крикам боли и периодически раздававшимся выстрелам. При всех своих недостатках, Дойли отнюдь не был глуп; и разум его, очистившись от ужаса и необходимости постоянно ожидать чужих распоряжений, понемногу начинал действовать…
***
– И тогда вы придумали какой-то план, – спокойно, без особых эмоций выслушав его рассказ, даже по прошествии лет порой ужасавший самого Эдварда яркостью воспоминаний, предположила Эрнеста. Мужчина с вымученной усмешкой пожал плечами:
– Не совсем план, а… так. У меня не было ни малейшего сомнения в том, что добром все это не кончится.
