– Вот еще выдумал – и без того не помрут! Вчера относил еду той умалишенной – видит Бог, жаль ее стало! – так еле живой остался. Быть может, поголодают пару дней и поумнеют, научатся ценить доброту… А нет – туда им и дорога. Да смотри, не околачивайся там да не болтай попусту, еду передал – и сразу обратно, понял? Ты здесь мне нужен – пироги печь будем…
Как Томас очутился на улице и как добрался опять до той гостиницы, в которой его оставил несколько часов назад Эндрю – он помнил плохо: голова кружилась, и все его существо пронизывала одна–единственная мысль о том, что прежняя жизнь его словно расползлась в одночасье на куски, как скверно сшитое лоскутное одеяло. И Смит даже не понимал, испытывал ли он сожаление об этом или же облегчение. Уже возле гостинице он заметил быстро направляющегося к ней же Эндрю и сразу же, ускорив шаг, завернул за угол. Слава Богу, простыня оказалась на месте, так что Том быстро, привычно для моряка вскарабкался по ней, влез в окно, втащил назад свою импровизированную веревку, раскрутил и, на ходу сбрасывая одежду, бросился на кровать. Кое-как он улегся, отвернувшись к стене, практически с головой накрывшись простыней, и едва успел перевести дыхание, как дверь комнаты открылась с тихим шорохом.
– Дружище, ну как ты тут? – громким шепотом спросил Эндрю, трогая его за плечо. Смит мысленно сосчитал до трех и, протирая ладонью якобы слипающиеся глаза, спросил с деланным зевком:
– Долго я спал?
– Часов пять, не меньше, – пожал тот плечами со своим обычным бодрым видом. Присев на край кровати, он бесцеремонно развернул лицо Смита за подбородок: – Ну-ка, как себя чувствуешь? Голова уже прошла?
– Да, вроде полегчало, – солгал Том, с трудом вынуждая себя смотреть в его некрасивые, серо–водянистые, но невыносимо честные глаза. Эндрю ухмыльнулся, явно заметно расслабившись:
– Вот и отлично! Тогда выдвигаемся.
Как выяснилось уже на судне спустя еще почти час, раньше вечера их никто и не ожидал; боцман, осмотрев доставленные канатные бухты, коротко покивал и тотчас отправил их смолить корпус вместе с остальными. Работа эта была не из легких, однако отлынивать от нее даже по матросским меркам считалось неправильным: дурно просмоленный корпус легко может аукнуться сильнейшей течью после или, что еще хуже, во время шторма – и потому душно, отвратительно пахнущим черным варом покрывали буквально каждую доску и в особенности – зазор между ними, начиная работу засветло и заканчивая тогда, когда совсем темнело. Вахта Томаса начиналась с восьми вечера и длилась до полуночи, однако в порту это обычно означало, что матросы ложились спать между десятью и одиннадцатью вечера, чтобы подняться с восходом солнца и заранее растопить смолу для дневных работ.
Именно поэтому ближе к полуночи никто не остановил Смита, когда он потихоньку выбрался из трюма – он и прежде порой, страдая от головной боли и приступов бессонницы, не всегда снимавшихся лекарствами, уходил на верхнюю палубу, так что, если кто-то и видел его, то едва ли придал этому большое значение. Спустить на воду шлюпку было уже сложнее, но необходимые запасы еды и пресной воды, украденные на камбузе, Томас заготовил еще вечером, до начала вахты, а справляться в одиночку со шлюп–балкой и найтовочным канатом он, в принципе умел – просто это было несколько дольше и тяжелее, нежели вдвоем с кем-нибудь. Судьба и правда благоволила Томасу: как ни дрожали у него руки от волнения, как ни скользили ноги по мокрой поверхности планшира, как ни погружалось с казавшимся ему неимоверно громким всплеском в воду весло – никто из товарищей по команде не заметил его и не поднял тревогу.
Бывшие пленники ждали на мысе: сперва Смит различил лишь фигуру мужчины–пирата, стоявшего у самой кроки воды и напряженно озиравшегося по сторонам, но, присмотревшись и внутренне холодея от ужаса, сумел–таки различить почти незаметный силуэт Фрэнсис – та, закутанная едва ли не с головой в какие-то обрывки ткани, сидела на земле, сгорбившись и покачиваясь из стороны в сторону. Выглядела она плохо – чуть живая, оказавшаяся вне стен подвала удивительно маленькой, едва ли по плечо своему спутнику, и неимоверно худая; но при виде Томаса, причалившего к берегу и выбиравшегося из шлюпки, лицо ее озарилось слабой улыбкой:
– Ты! Все–таки ты пришел!..
– Я же обещал, – не в силах смотреть, как она дрожит от, в общем-то прохладного ночного ветра, Смит на ходу стянул с себя камзол и накинул ей на плечи. – Теперь слушайте внимательно! В шлюпке запасы еды и воды – их вам должно хватить на всю дорогу. Идите лучше вдоль побережья, однако в это время года штормов вам встретиться не должно… Отправляйтесь на остров Меланетто – знаешь, где это? – обратился он в мужчине, однако кивнули сразу двое, и Томас усмехнулся: – Отлично. Ты, – теперь он смотрел только на пирата, – ты разыщи капитана Джона Рэдфорда и скажи ему, чтобы собирал своих людей, шел к Тортуге и предупредил остальных капитанов – пусть делают то же самое! Скажи, что раз Джеймс Рочестер так жаждет избавиться от капитана Морено, узнавшего о нем лишнего, значит, есть человек, способный шантажировать его этой информацией и страстно ненавидящий пиратов. Скажи – время еще есть, но его немного, и нельзя бездействовать, не то на вашу столицу обрушится буря, которую ей не пережить!
– Так ты не пойдешь с нами? – глухо спросил тот, и Фрэнсис, все еще дрожа, протянула темневшую прогалинами кое-как перевязанных ран руку к Тому, хватаясь – уже привычно – за его плечо. Смит покачал головой:
– Я останусь пока что здесь. Узнаю как можно больше о нашем противнике и тогда сам доберусь до Тортуги.
Пират, спасшийся с его помощью из темницы, оказался человеком смышленым и, что важно, исполнительным: ни секунды не усомнившись в словах Томаса, он коротко кивнул и метнулся к шлюпке – проверять припасы и сталкивать ее обратно в воду. Смит обнял Фрэнсис за плечи и повел следом. Та, мотая головой, тяжело, со всхлипами втягивала холодный воздух, на выдохе шепча:
– Я не понимаю… Не понимаю, что происходит. Кто ты такой? Откуда я тебя знаю? Пожалуйста… Пожалуйста, пойдем с нами… мне так страшно, что ты умрешь…
– Не думай об этом, – поддерживая ее и помогая забраться в шлюпку, улыбнулся Том – уродливое лицо его, испещренное множеством шрамов, против воли кривилось в самой искренней, неподдельной улыбке. – Достаточно того, что я знаю тебя… девочка, которая все–таки сумела меня обхитрить… и которую я полюбил за это…
В шлюпке воцарилась мертвая тишина: мужчина–пират уже взялся за весла, а Фрэнсис сидела молча, бледная, с огромными глазами, остановившимися на Томе с выражением, какого он никогда прежде не видел – и, чувствуя, что пройдет еще секунда – и он не выдержит, не сможет уже уйти, Смит уперся обеими руками в транцевую доску шлюпки, с силой толкнув ее навстречу морю:
– Держитесь! Удачи вам!..
И неживая, беспомощно–отчаянная тишина разорвалась между ними наконец, когда Фрэнсис, ярко освещенная лунным светом, вскочила в шлюпке, метнулась на корму, обеими руками схватившись за планшир – ее спутник тотчас бросился следом за ней, не дав спрыгнуть за борт – и крикнула не слишком громко даже, чего ей не позволило бы надорванное в рочестеровском застенке горло, но с неистовым, безумным, ликующим узнаванием, от которого у ее спасителя невольно дрогнуло и зашлось в судорожно–быстром ритме сердце:
