– Потребовать-то я могла многого, но не ожидала, что вы выполните все условия, – честно призналась она. – Неужели и оружия с собой не взяли?
– У меня есть пистолет, я с ним не расстаюсь никогда, – сухо возразил губернатор.
– Тогда чего же ждете? Ваша дочь уже у вас, ничто не мешает прямо сейчас взять меня на прицел или просто застрелить.
– Папа, не надо! – торопливо встала между ними Мэри, хотя мистер Фостер даже не сделал попытки достать оружие в ответ на эту провокационную фразу. Голубые глаза его впились в лицо Эрнесты:
– Вы вернули мне дочь, единственную отраду моей жизни, и не сделали при этом даже попыток добиться выкупа. На такое благородство не способны порой люди куда более высокого происхождения и… и образования, – закончил он нейтрально. Морено поднесла руку к снова искривившимся от беззвучного смеха губам. – Вам кажутся забавными такие речи?
– Нет, только этот… этот ваш тон, как будто… Извините, – совладав с собой, приняла более серьезный вид Эрнеста. Взгляд ее, вдруг наполнившись болью, устремился на порозовевшее личико девушки: – Надеюсь, эта история кое–чему вас научила. Ведь вам предстоят не лучшие времена, я права? Мистер Дойли вряд ли умолчит о вашем участии в делах нашего общего… покойного знакомого.
– Поскольку мистер Рочестер мертв, дни мои на нынешнем посту сочтены, – смиренно признал Фостер. – А если мистер Эдвард Дойли, который, как я слышал, действительно отправился в Лондон, расскажет обо всем и предъявит доказательства, то последствия могут быть еще тяжелее. Но не думаю, что не смогу с этим справиться.
– Надеюсь, вы подкопили денег на взятки в Лондоне, они вам пригодятся побольше высокого происхождения, – Морено вновь уселась на скамью и положила руки на весла. – Это одна из причин, по которой я не взяла с вас денег. Постарайтесь не попасть в тюрьму, мистер Фостер!
– Чем же я могу отплатить вам за ваше благодеяние, мисс? – вновь заговорил тот. Мэри прижалась к его плечу:
– Сеньорита, я тоже…
– Берегите свою дочь, – коротко бросила Морено, не без усилий разворачивая шлюпку обратно в направлении берега – все же ее руки были недостаточно привычны к столь грубой матросской работе. – Это единственное, что останется в вашей жизни после всех судов и позорных разбирательств… Не пытайтесь больше выдать ее замуж ради собственной выгоды. Она очень хотела вернуться домой, а ее дом, я полагаю, там, где вы, – чуть мягче прибавила невольно она, напоследок взглянув на золотые локоны девушки, метавшиеся по ветру. Губернатор Фостер молчал; но дочь его все–таки сорвалась, с юной горячностью и отзывчивостью, проступившей сквозь все воспитание и привитые другими привычки, крикнула ей вслед:
– Сеньорита Морено! Сеньорита, спасибо вам за все!
Эрнеста не ответила; она крепче налегла на весла, проворачивая их в уключинах со все большей силой – шлюпку сносило течением, но внезапно бывшей «мисс штурман» сделалось на это все равно. Хоть бы даже ее и отнесло к южной части острова – ей ли, изучившей вдоль и поперек все воды Карибского моря, было не знать, что в конечном счете шлюпку все равно прибьет к берегу?
Бросив весла, задыхающаяся и уставшая, она сползла со скамьи вниз, неожиданно рухнув на колени – посреди огромного синего моря, наедине с бездонным немым небом, увенчанным одним лишь пылающим белым шаром солнца. Волны шелестели, облизывая борта шлюпки и неустанно пытаясь забраться внутрь, что им не удавалось: все же течение было недостаточно сильно. Морено молчала, наблюдая за этой картиной, знакомой ей с детства – вечной борьбой живого с неживым, моря с творениями человека и им самим. А кто одержит победу в этой схватке – и возможна ли она вообще, эта победа – не дано знать никому…
– Вернитесь, мистер Дойли, – глядя бестрепетно в тающую вдалеке линию горизонта, глухим, срывающимся голосом проговорила она. – Вернитесь, я ведь солгала вам тогда. Море не может забрать того, кто не желает уходить… и сдаваться тоже не хочет. Хотела бы я пожелать вам счастья с этой девочкой там, в Лондоне – но черт, черт возьми, как же это сложно!
Море вокруг молчало, лишь изредка шелестя лазоревыми волнами – гостеприимно, искушающе. Морено, крепко взявшись руками за планшир, перегнулась через борт и долго смотрела на воду под собой темными, словно враз утратившими зрение глазами; затем, опомнившись, отшатнулась назад и, упав на дно шлюпки на спину, вдруг разрыдалась – так тихо, отчаянно и мучительно, словно в ее жизни в один момент разрушилось все, что было бесконечно дорого.
Безбрежные воды вокруг поглотили и скрыли в своих глубинах ее голос, слова и плач; клекот чаек и шум волн не стали менее безмятежны. До горя человеческого ни морю, ни его многочисленным обитателям не было ни малейшего дела.
***
Эдвард пребывал в растерянности. Впервые с того момента, как он прибыл в Лондон более двух недель назад – и почти четырех месяцев с тех пор, как после битвы за Тортугу покинул Новый Свет – впервые он смог признаться себе в этом странном и тягостном чувстве, не отпускавшем его теперь ни на минуту
Туманный Лондон встретил его непривычным после жарких тропиков холодом и острой, до костей пробиравшей сыростью; одежда, дома, мостовые, даже лица людей вокруг казались серыми. Едва только приехав – лил страшный дождь – Эдвард, кутаясь в плащ, почему-то вдруг подумал о том, что яркая, словно пронизанная солнечными лучами Эрнеста, даже согласись она уехать с ним в Англию, смотрелась бы здесь невероятно чужеродно.
Тоска по далекой девушке–пиратке почти сразу уступила место жгучей обиде. Прогнав его прочь, Морено не просто унизила его и предала их общие чувства, но и прямо дала понять: их пути после победы разошлись навсегда. Эдвард даже не был уверен, что ее угроза открыть огонь являлась лишь блефом; поэтому он приказал развернуть бриг и, пополнив запасы еды и пресной воды, отправился в Лондон.
Бумаги, привезенные им с собой, он смог предъявить отставному генералу, под началом которого служил когда-то – тот, выслушав все, сразу же расположил Дойли в собственном доме и пообещал сделать все, чтобы поступок его не остался не вознагражденным. В старике явно взыграла молодая кровь: спустя всего неделю Эдвард после ряда предварительных встреч стоял перед гигантской дверью резного дуба, одетый в лучший костюм из вещей младшего сына генерала, дожидаясь, пока о нем доложат.
Кабинет, в который его пригласил с поклоном лакей в ливрее, был, под стать двери, огромен – настолько, что Эдвард, натыкаясь взглядом то на одну, то на другую дубовую панель, коими тот был обшит, не сразу заметил самого его хозяина, сидевшего за громадным столом. То был невысокий лысоватый человечек с серым лицом, плотно сжатыми губами и глубоко посаженными цепкими глазками, мгновенно впившимися в лицо вошедшего посетителя. Говорили, что в действительности именно он, а не король управляет страной; что даже муха не может пролететь мимо него в том, что касалось государственных дел; и бумаги, привезенные Эдвардом, лежали прямо перед ним на столе.
– Благодарю за то, что доставили необходимые доказательства моих давних подозрений, мистер Дойли, – скрипучим, негромким голосом заговорил этот человечек, заметив его удивленный взгляд. – Я навел о вас некоторые справки. Значит, семь лет во флоте, так?
