– Вот, Джек, выпей. Все хорошо, все в порядке, я рядом, – осторожно проводя мокрыми пальцами по его пылающему лбу, зашептал он. На какое-то мгновение в комнате и впрямь воцарилась неверная, оглушительная тишина, затем Джек снова хрипло задышал и Генри почувствовал, как ледяные пальцы сомкнулись на его запястье, вынуждая переложить ладонь на содрогающуюся в странных конвульсиях спину.
– Пожалуйста… Пожалуйста, я не могу больше… Ты не представляешь, как больно, – срывающим голосом продолжал умолять кого-то неизвестного Рэдфорд. Рубашка под ладонью Генри была смятой и совершенно мокрой от пота, но он все равно различил через нее какие-то непонятные неровности, длинные бугристые полосы на коже…
– Нет, нет! Я знаю, ты хочешь убить меня, как маму, – все плотнее прижимая его ладонь к страшным шрамам, выдыхал Рэдфорд в коротких перерывах между стонами боли. – За что ты так меня ненавидишь? Я же твой сын, твой родной сын…
Задыхаясь и сам едва удерживаясь от того, чтобы не закричать, Генри отдернул руку и вскочил на ноги. Опомнившись, вновь склонился над Рэдфордом и обхватил его за плечи:
– Джек, это сон, всего лишь дурной сон, все в порядке, успокойся! Ты здесь, на своем корабле, никто не тронет тебя!..
– Больно…
– Боли больше нет, вот, погляди, – закусив губу, он осторожно положил ладонь на то место, где глубокие, рваные белые полосы перекрещивались особенно часто, словно на спину бросили горящий клубок водорослей. – Видишь? Чувствуешь? Больше никто не придет и не сможет сделать тебе больно…
Словно действительно прислушавшись к его словам, Рэдфорд приподнялся, завел правую руку за спину, вцепился в чужое запястье, сильно и больно царапая ногтями. Но Генри, сжав зубы, не шелохнулся, и спустя несколько тягостных минут ощутил, как хватка стальных пальцев ослабла. Крупная судорога прошла по телу Рэдфорда, он снова заметался, бормоча что-то невнятное, но уже тише и слабее – и обмяк, бессильно откинулся на мокрую подушку, запрокинув голову и изредка надрывно, с трудом выдыхая. Весь дрожа, юноша отстранился от него, лишь теперь заметив, что сам еле дышит и утирает невольно выступившую на лбу испарину. Отхлебнув воды из стакана, он поднялся на ноги – колени все еще дрожали – кое-как доплелся до стола, поставил стакан на него и рухнул на стул, уложив трясущиеся руки на ворох бумаг. Спать теперь у него не получилось бы при всем желании.
– Ты чего, Генри? – неожиданно приподнявшись на локте, окликнул его Джек: совершенно спокойный, слегка сонный, но без малейшего намека на недавно увиденный во сне кошмар на лице – лишь в его черных глазах маячил тревожно и навязчиво чуть заметной тенью страх. От неожиданности юноша замялся и лишь спустя несколько секунд выдавил из себя чуть виноватую улыбку:
– Я тебя разбудил? Прости.
– Да ничего страшного. Все равно муть какая-то снилась, – потирая лоб рукой, проворчал Рэдфорд. Генри испуганно дернулся:
– Хочешь воды? – Капитан, не отвечая, перевернулся на другой бок и поплотнее завернулся в одеяло, но потом все же кивнул головой, и Фокс поспешно поднес стакан к самым его губам. Пил Рэдфорд долго, жадно, словно не видел пресной воды дня четыре, не меньше. Однако, утолив жажду – и тревожное выражение в его глазах немного улеглось – он сразу же подмигнул Генри и с усмешкой спросил:
– А покрепче ничего не найдется?
– Не надо пить ночью, Джек, – укоризненно посоветовал юноша, вызвав у него новую ухмылку – шире и искреннее:
– Да шучу я, парень! Не совсем еще спятил – в море без повода пьянствовать. Море, оно трезвых любит… Который час-то?
– Я не знаю, – честно признался Генри. – Могу сходить и узнать, если очень нужно.
– Не надо, не трудись, – махнул рукой Рэдфорд, приподнимаясь на локте, чтобы заглянуть в темный провал окна. – Сам вижу, что склянка пятая–шестая, не позже… Время еще есть, – зевнув, прибавил он, снова укладываясь на подушку. – Ложись спать, утром со всем разберемся…
Генри неуверенно улыбнулся, рассматривая его спину: он до сих пор боялся шелохнуться, и лишь тогда, когда раздался самый первый раскат чужого громкого храпа, осмелился сползти со стула, пятясь спиной, добраться до двери и, притворив ее за собой, почти бегом бросился на палубу.
Доски шкафута под ногами все еще были скользкими и мокрыми – не будь Генри без сапог, он упал бы еще в первую секунду, но и без того почти сразу же его занесло вправо, чудом не уронив на принайтованную у правого борта медную вертлюжную пушку.
– Эй, парень, ты чего? Сильно ушибся? – мгновенно прозвучал с капитанского мостика знакомый голос: Эрнеста Морено, закутанная в кусок парусины наподобие шали, смотрела на него в упор и немного тревожно. Эдвард Дойли, стоявший за штурвалом, лишь проворчал что-то невнятное. Девушка оглянулась на него, но отвечать не стала и просто спустилась к Генри, протянула руку, помогая подняться:
– Ты чего выскочил, как черт из табакерки?
– Да я… так… – низко опуская голову, уклончиво отвечал юноша. Поняв, что тем самым вызовет еще больше вопросов, он тихо попросил: – Я уже отдохнул. Можно мне остаться с вами?
– Да пожалуйста, – усмехнулась Морено. – Тащи бечевку, будем практиковаться в вязании узлов.
– А что же вы ему сразу канат не выделите? – мрачно полюбопытствовал Дойли. Генри вновь вжал голову в плечи, но девушка лишь ободряюще похлопала его по спине:
– Потому что мы – люди бывалые и понимаем, что нельзя просто так портить хорошую вещь. Ну же, Генри, не стой, как тендер на рейде! Ты точно в порядке?
Фокс поспешил заверить ее, что с ним все просто отлично, и, все еще бледный и растерянный, отправился за бечевкой. У него и раньше-то не слишком хорошо получалось превращать сальный обрывок веревки в сложные и замысловатые узлы, которые бывалые моряки, казалось, вязать умели чуть ли не во сне – а теперь он и вовсе не мог сосредоточиться на работе.
– … Генри, да что же это такое? Вот, смотри, здесь петля пропускается под средним и указательным пальцами… и получается такая бабочка, только с тремя парами крыльев, я же тебе показывала! – вполголоса возмущалась Эрнеста, кутаясь в парусину, но по–прежнему раз за разом в десяток ловких, быстрых движений скручивала бечевку в затейливые фигуры и распускала обратно. – Еще раз!
Сердито скрипел колесом штурвала Эдвард. Генри сидел, озябшими пальцами теребя быстро мохрившуюся бечевку, и чувствовал, как первые лучи солнца принимались понемногу припекать его спину.
Начинался новый день.
***
Эдвард с проклятием швырнул последний мешок поверх остальных и захлопнул крышку люка. Голова раскалывалась так, что порой он серьезно задумывался о том, что был бы не прочь оторвать ее и выбросить.
После шторма, когда выяснилось, что весь груз в трюме снова сбился – на сей раз на корму – большую часть матросов отправили выравнивать его, пока остальные ремонтировали потрепанные снасти и начисто перемывали палубу. Такая работа считалась легче и «чище», и потому Дойли даже не рассчитывал на нее; отдохнуть после ночной вахты ему тоже никто не позволил: после выхода из шторма всегда и закономерно объявлялся аврал. Поэтому Эдвард вместе с прекрасно выспавшимися ночью товарищами таскал тяжелые мешки, сквозь зубы ругаясь, когда становилось совсем невмоготу, огрызался на с утра совершенно озверевшего Моргана и отчаянно дожидался заветного короткого перерыва на обед.
