Вплоть до самого возвращения на «Попутный ветер» в шлюпке больше не было произнесено ни слова. Едва поднявшись на борт, Эрнеста со своими расчетами направилась к Рэдфорду, стоявшему за штурвалом – и Эдварда сразу же поразило тревожное, болезненно–настороженное выражение его лица и то, с какой жадной надеждой он взглянул на девушку, стоило той начать говорить что-то своим уже привычным, уверенно–убедительным тоном. Генри также направился к ним, и Дойли уже вознамерился было спуститься в трюм и вновь встать за работу у помп, когда холодный и резкий девичий голос остановил его:
– Мистер Дойли, задержитесь! Нам потребуются толковые такелажники.
Для человека, проведшего в море в общей сумме более десяти лет, Эдвард действительно неплохо разбирался в парусном ремесле, а потому в словах Эрнесты имелся резон. Однако за последние шесть месяцев он успел отлично убедиться в том насколько скудны и жалки его сухие академические рассуждения в сравнении с почти инстинктивным знанием любого выросшего в море пирата о том, какой парус требуется ставить именно в этот момент и что за ветер будет дуть на протяжении ближайших суток. Поэтому снова – уже в который раз! – унижавшая его поддержка Эрнеста ощущалась какой-то особой, утонченной издевкой.
– Слушаюсь, сеньорита, – сухо буркнул он, ставя ногу на нижний виток ближайшего ванта и ловя на себе чужой мрачно–злобный, но знакомый настолько, чтобы уже не пугать, взгляд – Фрэнка Моргана, конечно же. Выдранного плетьми, словно неопытный мальчишка–юнга, совсем недавно по его вине и при непосредственном участии этой черноглазой бестии, теперь с гордым и независимым видом наблюдающей за ними с высоты капитанского мостика, из–за плеча треклятого Рэдфорда… Эдвард помедлил и устало усмехнулся в лицо побагровевшему рулевому: да, старик, нас обоих провели, и не скажешь, кто еще отделался меньшими потерями. Будем работать вместе?
Впрочем, на ближайшие два – или три, или пять, а то и все семь часов: Эдвард уже потерял счет времени, а ползшее черепашьим ходом по небосклону солнце, похоже, совсем перестало шевелиться – им действительно пришлось забыть о старой вражде: стало попросту не до того. Из трюма доносились звуки ритмично откачивавших воду помп, время от времени на палубу выбирались изнемогающие от усталости матросы и опрокидывали за борт наполненные бочки, которые затем тащили обратно – но Эдвард, хоть и подозревал, сто замечает куда меньше остальных, отчетливо видел, как заметно поднялся уровень забортной воды. «Попутный ветер» медленно, но неуклонно шел ко дну, и спасти его мог лишь скорейший заход в порт с дальнейшей постановкой в сухой док. Неясно было лишь, что одержит верх в этой безмолвной борьбе за судно: отчаянные усилия людей или слепой и беспощадный напор неумолимой стихии.
–Четверть румба вправо, Джек. Пройдем между теми скалами, – тихо посоветовала Эрнеста, наверное, в тысячный раз сверившись со своими записями. За последние три часа и пятнадцать минут – в отличие от Эдварда, девушке даже не требовалось смотреть на ручной хронометр, чтобы точно ощущать, сколько времени прошло – лишь ее обострившийся до предела разум, ставший средоточием всех известных девушке формул и фактов, четырежды уберегал судно от новой пробоины в днище о рифы, которой то уже точно не выдержало бы. Сам Рэдфорд, из этих четырех раз сумевший распознать опасность только трижды, мертвой хваткой держал штурвал и, повинуясь коротким советам девушки, вел свое полузатопленное судно, всем существом ощущая сопротивление рокочущей в трюме воды.
– Надо бы облегчить судно. Еще пара футов осадки – и мы можем не пройти, – в очередной раз перегнувшись за борт и взглянув вниз, посоветовала Эрнеста. Джек стиснул зубы, еле удерживаясь от самой отборной брани, рвавшейся с его уст:
– Мы и так уже вышвырнули все, что можно. Даже часть добычи, признаться честно, – по выражению лица Морено стало заметно, что в эту минуту она и сама не отказалась бы облегчить душу парочкой крепких испанских выражений, и Джек, вопреки тому плачевному положению, в котором они оказались, невольно усмехнулся: все–таки Эрнеста, несмотря на многолетнюю разлуку, понимала его лучше всех. Лучше Макферсона и Моргана, лучше искреннего и отзывчивого, но слишком неопытного Генри и, пожалуй, всех остальных людей, сколько-нибудь продолжительно знавших его – кроме, быть может, давно покойной матери…
– Лучше все же перестраховаться. Генри, парень, сходи-ка в трюм и скажи мистеру Макферсону, что нам до зарезу надо избавиться еще от десятой части груза, – обратилась она к юноше, последние два часа неутомимо крепившему и убиравшему в зависимости от их с Джеком приказаний: сильное течение и неверный ветер вынуждали почти все время маневрировать или двигаться с минимальной скоростью, что в условиях острой нехватки времени было чистой воды самоубийством.
– Будь у нас больше людей, можно было бы выгрузить часть добычи в шлюпки и вести их отдельно, – мрачно заметил практичный Рэдфорд: необходимость выбрасывать добытое кровью за борт он вполне понимал, но смириться с этим не мог. Эрнеста плотно сжала губы:
– Были бы люди – не хватило бы времени возиться со шлюпками. Наживем, – она похлопала его по накрепко стиснувшим ручки штурвала пальцам и снова перевела взгляд на рифы впереди: – Теперь четверть румба влево.
– Да вижу я, – сквозь зубы бросил Джек, напряженно вглядываясь в острые темные зубцы рифов, видные сквозь волны по левому борту. – Погоди, еще немного надо пройти…
Они так и стояли вдвоем возле штурвала, изредка обмениваясь короткими фразами–советами или подбадривая друг друга, когда ситуация грозила совсем выйти из–под контроля – капитан и штурман, одинаково хорошо знавшие свое дело и угрозу, нависшую над ними и всем их предприятием. Шутки и нарочитая беспечность были отложены до лучших времен; теперь, искоса наблюдая за ними, даже Эдвард Дойли, не слишком знакомый с подобными вещами с этой стороны, удивленно размышлял, что, как оказалось, совершенно не знал этих людей. Преступники – да, несомненно, оба они были преступниками, ничуть не чуравшимися своего ремесла и всех неприглядностей, сопряженных с ним – но и одновременно неожиданно образованными людьми, быстро и хладнокровно мыслящими, не позволившими себе в эту нелегкую минуту ни единого мгновения паники или отчаяния.
– Вправо, вправо заложи, мы не проходим, – ухватившись за обвязку бушприта и свешиваясь за борт, крикнула Эрнеста. Рэдфорд, зверски оскалившись, вывернул штурвал в указанном направлении. – А, черт!.. Все равно никак, – ее красивое лицо по–прежнему не выражало ничего, кроме сосредоточенности и легкой, едва заметной тревоги, но в голосе слышалось нечто, смутно напоминавшее отчаяние. Тот участок, на котором они находились, был самым сложным: на горизонте и вдоль него уже виднелась почти полностью чистая ото всех препятствий вода, но зато вокруг самого корабля рифы выступали самым настоящим частоколом, кое–где почти задевая днище и борта, а в других местах – выступая из пенистых волн на восемь–девять футов. И это были лишь верхушки – всякому, взглянувшему в их направлении, стали бы отлично видны проступавшие сквозь прозрачную воду очертания каменных массивов, о которые переломился бы при столкновении самый прочный киль. Десятки сотен лет они стояли на этом месте, когда дерзкий человек еще не осмеливался даже близко подходить к ним; морская вода понемногу точила заливаемые ею могучие горы, и оттого они изменили свою форму и даже заметно уменьшились в своем росте – но не настолько, чтобы пропустить отяжелевшее, с каждой минутой все сильнее погружавшееся в воду судно. И капитан Рэдфорд, и Эрнеста отлично понимали это. Но они были людьми действия и прежде всего думали о том, что было в их силах, а не о воле неких не подвластных им сил.
