– Вы неплохо держитесь для подобных обстоятельств, – чуть более резко, чем желал бы, заметил он. Эрнеста осторожно, так, что ни одна пружина не скрипнула, приоткрыла дверь, за которой действительно оказалась лестница:
– Тихо! Проходите по одному и поднимайтесь наверх.
Тщательно сдерживаемое до этого момента волнение словно повисло в воздухе, когда самые храбрые из пиратов принялись осторожно взбираться по лестнице наверх. Эдвард с неприятным холодком внутри осознал, что у него дрожат руки, и покрепче стиснул рукоять сабли. В армии было не в пример легче, почему-то подумалось ему – там за всей этой муштрой и бесконечным исполнением малейших требований устава немного притуплялось само ощущение близости смерти – здесь же она прямо–таки вилась совсем рядом, приветливо дыша в лицо ледяным холодом и распахивая гостеприимные костлявые объятия…
Из–за двери слышались человеческие голоса, какой-то тяжкий, надрывный скрип отодвигаемых орудий, остро и терпко пахло ромом, маслом и железом – тем, что было так привычно любому человеку, мало–мальски знакомому с артиллерийским делом; но Эдвард, не один год проходивший во флоте, прежде чем обрел счастье очутиться в офицерской школе и уже там перейти на сухопутную службу, отчетливо чувствовал, что от этого запаха его уже начинало мутить, а в глазах медленно принимались расплываться большие разноцветные круги. Пытаясь не упасть, он выставил перед собой руки и ухватился за чужое плечо…
Эрнеста дрожала всем телом, вжавшись в грубо обтесанную стену и зажмурившись с такой силой, что ее обычно уверенное и не лишенное красоты лицо было не узнать. Одной рукой она крепко, до боли прижимала к груди пистолет, а ногти другой глубоко запустила в деревянные доски у себя за спиной. Ее болезненно закушенные губы, выступившая на лбу испарина и в особенности выражение лица, полное самого настоящего, неподдельного страдания – все это испугало Эдварда тем сильнее, что он оказался единственным, разглядевшим это. Последнее, впрочем, было неудивительно: Морено стояла в самом темном углу, ближе всех в двери, отделявшей лестницу от орудийной палубы, да еще и боком к своим товарищам, так что заметить ее состояние кому-либо из них было сложно – но Дойли, внезапно оказавшись выдернутым из водоворота собственных переживаний, не успел все это понять.
– Сеньорита, – охваченный самым искренним и даже слишком сильным сочувствием, он осторожно потряс девушку за плечо, но та по–прежнему оставалась безучастной к чему-либо. – Эрнеста, что такое? – впервые за все время их знакомства, совершенно бессознательно Дойли назвал ее по имени, и Морено невольно откликнулась.
– Не могу… Не могу отдать приказ, – хриплым, полузадушенным шепотом выдохнула она, отворачивая искаженное болью и стыдом лицо к стене. – Я пыталась… пыталась!.. – забыв об осторожности, почти обычным голосом вскрикнула Эрнеста вдруг. Тело Эдварда отреагировало прежде, чем этого следовало ожидать: в ту же секунду он оказался рядом, зажимая девушке рот и отталкивая ее еще дальше в самый темный угол – там, где даже стоявшие совсем рядом товарищи едва ли могли бы ее заметить.
– Будьте здесь, – забыв о собственном недавнем страхе, тихо велел он, отступил обратно к двери и, сделав знак остальным следовать за собой, вынул из–за пояса оба пистолета. Одного мгновения было достаточно, чтобы убедиться, что засов не заперт – и потому Эдвард сразу же, не давая ни себе, ни другим шанса к отступлению, ногой с размаху распахнул дверь и сразу же разрядил оба пистолета в двух ближайших к нему вражеских канониров. Один разом повалился навзничь, другой, обливаясь кровью, выхватил из–под орудия длинный кривой тесак, коим взмахнул, намереваясь снести противнику голову, но Эдвард, уйдя в сторону, мгновенно извлек из ножен свою саблю и всадил лезвие тому в бок едва ли не до хребта. Руки у него ощутимо дрожали, когда он ногой отпихнул от себя обмякшее тело, брызнувшая из чужой раны теплая кровь мгновенно залила рубашку – однако страха Дойли больше не чувствовал. Холодный расчет руководил им, когда он, крепко сжимая оружие, двинулся дальше, вглубь опердека: нельзя было позволить ни одному из канониров подать тот условный сигнал, о котором говорила Эрнеста. Мало захватить пушки – нужно еще, чтобы Алигьери до последнего полагал, что «Морской лев» находится в руках его людей…
«Попутный ветер» находился справа от галеона – следовательно, нельзя было оставлять без прикрытия орудия левого борта. Большая часть канониров – те, кого последовавшие примеру Эдварда люди Рэдфорда не смогли застрелить в первую минуту – оказались втянуты в завязавшуюся рукопашную схватку. Их было значительно больше, нежели их противников – не меньше полусотни, как бегло прикинул Дойли; однако многие из них явно не слишком хорошо владели холодным оружием, так что опасность представляли скорее их число и отчаянность сопротивления, нежели боевые навыки.
На Эдварда дважды нападали, и дважды он отражал яростные, хоть и неуклюжие атаки противников, сам удивляясь тому хладнокровию, с которым разрубал чужие тела, словно мясник туши забитых животных. В любом случае, вырезать нужно было всех врагов – и чем скорее, тем лучше, почти спокойно рассуждал он, с окровавленной саблей наблюдая за царившим на опердеке побоищем и зорко следя, чтобы никто из противников сгоряча не бросился в сторону пушек.
И все же, отвлекшись на очередного противника, он пропустил тот момент, когда высоченный усатый детина в красном камзоле, размахивая тяжелым, окованным железом пальником и снося им все живое на своем пути, метнулся к дальней от Эдварда медной девятифунтовке – орудию не слишком мощному, но вполне подходящему, чтобы подать тот самый сигнал, который ставил под угрозу все их предприятие. Отчаянным усилием Дойли сшиб с ног противника, не тратя времени даже на то, чтобы убедиться, жив ли тот – удар затылком о ствол ближайшей пушки при падении вполне мог быть как смертельным, так и просто вывести человека из строя на пару минут – но Эдварду было уже не до того. В щипцах пальника, который держал детина, уже зажат был зажженный фитиль, подносимый к запальному отверстию пушки; расстояние между ним и Дойли было в два десятка ярдов, пересечь которые в оставшиеся несколько секунд никак не представлялось возможным.
Но детина, вместо того, чтобы закончить начатое, неожиданно зашатался и обернулся куда-то в сторону двери, выбросив перед собой пальник острым концом вперед – из–за его широкой спины Эдвард не мог разглядеть, что произошло – и сразу же прогремел выстрел, который Дойли даже в наполнявшем опердек шуме боя почему-то различил столь ясно, как если бы тот раздался прямо у него над ухом. Детина замер, еще раз взмахнул пальником, но как-то слабо и неуверенно, шагнул вперед и навзничь повалился на пол. Эдвард, подбежав к нему, быстро окинул взглядом мертвое тело и поднял глаза.
Эрнеста, бледная и взволнованная, державшая все еще дымившийся пистолет обеими руками, в упор смотрела мимо него – на убитого ею детину. Дойли, тяжело дыша от быстрого бега, глядел на нее, не зная, что делать – смеяться или благодарить.
– Хороший выстрел, – наконец выговорил он. Морено безо всякого выражения посмотрела на него, затем быстро наклонилась и выдернула из–под ремня у трупа пистолет – длинный, богато украшенный слоновой костью, с хорошим, английского производства, колесцовым механизмом. Прикрепив оружие к собственному поясу, она усмехнулась, глядя на обескураженного Дойли:
