– Правда? А вот я в твоем возрасте еще не умел. Вся команда надо мной смеялась. Хочешь, научу плавать по–настоящему?
– Хочу…
Вода в море была теплой и неимоверно соленой – за те недолгие два часа, пока палящее солнце не стало откровенно невыносимым, Эрнеста наглоталась ее немало. Джек, правда, старался изо всех сил, долго и терпеливо показывая на себе нужные движения руками и ногами, бодро аплодировал каждый раз, когда у нее получалось, то и дело уходил под воду, чтобы со страшным рычанием вынырнуть у нее за спиной, и даже разрешил держаться за собственные плечи, когда пришло время отплыть подальше от берега. Усилия его оказались не напрасны: ни разу за все это время девочка не успела испытать ни капли страха.
– Ты еще придешь завтра?
– Я? Да, конечно. А, нет, вру, завтра не смогу. Послезавтра, значит. Ты где живешь? Мелкая ты все–таки еще, чтоб одной ходить.
– А ты?
– А я – что? Я – мужчина. И я старше, мне уже пятнадцать лет…
На самом деле, Джек немного прихвастнул – ему в ту пору едва исполнилось тринадцать, но Эрнесте это было уже безразлично. Через два дня возле уже знакомой ей помойной ямы они снова кормили Энни – похудевшую, усталую, довольную и окруженную семью крошечными щенками, непрерывно тыкавшимися ей в живот.
– Эй, прячься! Бегом, там отец твой идет, – вдруг буквально прохрипел Джек, хватая ее за руку и утягивая к ближайшей куче мусора, способной послужить хоть каким-то укрытием. Эрнеста никогда в жизни не боялась отца и не понимала, зачем нужно прятаться от него, но на сей раз страх Джека словно передался и ей. Ничего в тот момент она не хотела сильнее, чем того, чтобы отец прошел мимо и не заметил их. Но капитан Антонио, читавший небеса, карты и моря, как одну огромную открытую книгу, разумеется, не мог не разоблачить их в первую же секунду:
– Эрнеста! Подойди сюда.
– Иду, папочка! – покорно пискнула она, глядя на смертельно бледного Джека. Когда они оба, дрожа, поднялись на ноги и подошли ближе, девочка уже чувствовала, что вот–вот разрыдается. Казалось, будто ее добрый, всегда справедливый отец сейчас совершит что-то очень страшное – но капитан Антонио лишь присел на корточки, с интересом разглядывая недовольно порыкивающую на него Энни:
– Славная девочка. Твоя, парень?
– Н–нет, сэр, – еле слышно пробормотал Джек, сам на себя не похожий.
– А зачем кормишь тогда? Еще и подворовываешь опять, поди, – нарочито сурово отчитал его отец, но Эрнеста, уловив в его голосе хорошо знакомые ей теплые нотки, сразу прильнула щекой к его плечу:
– Папочка, милый!..
– Много набрал-то? До сих пор спина еще болит, так ведь? – усмехнулся капитан Антонио.
– Четыре фунта солонины, а сухарей… фунта на два, наверное.
– Солонина, значит. То-то она у тебя еле дышит. Эрнеста, ступай-ка домой и скажи повару Джиму, чтобы прислал сюда четыре фунта солонины, два фунта сухарей и кусок говядины посвежее. Запомнишь? А сама набери воды – пресной, слышишь? – и лоханку какую-нибудь с собой прихвати. Ну, беги, дядя Сэм тебя проводит, – с улыбкой прибавил он, глядя на сияющую от счастья и гордости за него дочь. Даже столь нелюбимый ею эскорт в виде хмурого отцовского старпома, ожидавшего ее за углом, не мог омрачить этой радости.
Говядину и воду отец сразу же выставил перед собакой, а остальное вручил ошарашенному Джеку:
– Положишь туда, где взял, пока не хватились. А теперь, раз уж ты такой отчаянный, может, уважишь наш скромный дом своим визитом и послушаешь пару историй о том, каково жилось морякам под командой старого Джеймса Флинта?
– Вы и правда служили у него? – восхищенно глядя на него, спрашивал Джек.
– Начинал когда-то, – с достоинством отвечал мужчина, незаметно и аккуратно разглаживая не раз латанную ткань жилетки на узких мальчишеских плечах. Эрнеста, шедшая между ними, заливалась счастливым смехом – она ничуть не обижалась, что много раз слышанные ею отцовские рассказы теперь услышит и Джек, а лишь радовалась всем своим крошечным сердечком, что через ее семью он сможет тоже получить для себя что-то хорошее и доброе, то, что в таком избытке имела она сама. Но увы – возле дома их внезапно нагнал невесть откуда взявшийся капитан Рэдфорд.
Даже сейчас, спустя много лет, Эрнеста все еще отчетливо помнила его суровое, жесткое лицо, так пугавшее ее в детстве: плотно сомкнутые темные губы, внимательно и всегда словно бы с угрозой глядящие на мир черные глаза, резкие складки преждевременных морщин в углах рта и между бровей, густые темные волосы, заплетенные во множество кос, уже тогда кое–где отливавших серебром. Капитан Джон Рэдфорд был всего на пару лет старше ее отца, но не знавшие этого легко могли предположить разницу в четыре или даже в пять раз больше. За свою суровость и неподкупность он славился среди пиратов как наиболее частый судья в их многочисленных спорах. Если не могли решить, кому принадлежит имущество кого-то из погибших в плавании, или кого-то не удовлетворяла его доля в общей добыче, или вопрос касался чьей-то чести, или осужденному в свое время командным судом казался несправедливым его приговор – шли к капитану Рэдфорду. На своих многочисленных кораблях он всегда поддерживал жесточайшую дисциплину, уличенных в каких-либо отступлениях от устава карал собственноручно, никогда не пил ни пива, ни вина, ни рома, и единственным его общепризнанным недостатком было то, что капитана Рэдфорда ни разу за все его существование в качестве пирата – более тридцати лет – никто не видел ни входящим в костел, кирху, мечеть, синагогу или церковь, ни даже просто молящимся.
В отличие от Антонио Морено, своего старого знакомого еще со времен былой матросской службы, моря капитан Рэдфорд не любил и потому, получив такую возможность, предпочел оставаться на Тортуге и продолжать свою судейскую деятельность, а собственные корабли в плавание отправлять хоть и под своим флагом, но во главе их ставить более молодых и жадных до быстрой добычи капитанов. Он вообще не любил куда-либо уезжать с Тортуги или даже просто надолго отлучаться из своего богатого дома на ней – и потому особенно удивительно было видеть его одного посреди дня, без обычного сопровождения, явно чем-то встревоженного и даже более хмурого, чем обычно.
– Антонио, ты нужен мне, идем! Ты что здесь делаешь, паршивец? – сходу напустился он на Джека и сразу же повторил, забыв о нем: – Антонио, идем же!
– Дети, ступайте-ка пока в дом, Фрэнсис вас накормит. Я скоро вернусь, – потрепав мальчишку по плечу и ласково погладив кудрявую макушку дочери, распорядился капитан Антонио.
– Есть, сэр! – восторженно отчеканил Джек и, утягивая Эрнесту за собой к каменной ограде, окружавшей их дом, забормотал ей на ухо: – Отец у тебя, конечно… мировой… Эй, погоди, давай послушаем, о чем они говорят. Поесть всегда успеется.
– Антонио, – капитан Рэдфорд с такой силой вцепился в свои волосы, словно хотел вырвать их все с корнями. – Антонио, Рапье вернулся.
– А я-то тут причем? – пожал плечами отец. – Ты его нанял, а не я.
