– Походишь пару лет на корабле, где двух человек из одной страны не сыщешь – и не такому научишься, – пожимала плечами Эрнеста в ответ на удивленные вопросы новоявленного старшего канонира. – Это все мелочи. Не даются мне языки, с самого детства так – по книге все понятно, а вживую… – она рассеянно теребила кончик одной из своих многочисленных косичек, в честь вступления на сушу украшенных какими-то бусинами, мелкими монетами и даже парочкой крохотных перламутровых раковин – даже в ее узкой тонкой ладони можно было уместить десяток таких. – Вот вы бы послушали, как Джек иногда тарабанит…
Рэдфорд действительно являлся признанным полиглотом даже среди своей пестрой команды: на европейских языках он говорил заметно чище остальных, но это Эдвард еще мог понять. Но Джек, то ли в силу своей наполовину индейской крови, то ли по каким-то иным, известным лишь горстке посвященных, причинам, исхитрялся легко и непринужденно общаться на каких-то чудовищно запутанных наречиях крошечных племен, живших вдоль Карибского побережья, спокойно беседовал с беглыми рабами, коих на Тортуге было немало. Побывавшие в рабстве и вынесшие из него многочисленные клейма и шрамы на коже и стойкую ненависть к белым в сердце, рослые громилы–африканцы уважительно и удивленно слушали невысокого Рэдфорда, непринужденно выдававшего затейливые пассажи на их языке и затем переводившего их своим товарищам. Но Морено отнюдь не завидовала старому другу – каждый из них был хорош в своем деле, а с учетом пиратских обычаев талант каждого использовался во благо всех, не позволяя своему обладателю зазнаться.
– У всякого человека свой талант, – после ожесточенного спора с торговцем солониной наблюдая за тем, как матросы–подручные уносили на корабль терпко пахнувшие бочонки, улыбалась Эрнеста. – Чем больше талантов, тем крепче команда. Я умею высчитывать курс и добиваться от торгашей мало–мальски приличной цены, Джек – организовывать любой сброд на работу и договориться с командой, Генри – втираться в доверие к кому угодно, – на секунду какое-то мрачное выражение мелькнуло в ее глазах и сразу же растворилось в задумчивой усмешке, – мистер Макферсон – парусный мастер от Бога, мистер Морган поддерживает дисциплину внутри команды, – то же выражение, только продолжительнее и отчетливее, появилось на ее лице. – И ваши умения тоже очень кстати пришлись. Хороший канонир еще полезнее, чем хороший лекарь. А лишний переводчик вообще никогда не повредит…
– Mieux vaut ami en place qu’argent en bourse
12, как говорят во Франции, – с невольной усмешкой ответил Дойли; девушка, услышав незнакомое выражение, с вызовом вздернула подбородок, заставив его улыбнуться шире и искреннее. – Что меня действительно удивляет, так это то, что вы в подобных условиях смогли получить столь хорошее образование и… – он запнулся, желая по привычке прибавить «и хорошие манеры», но сразу же осознав всю неуместность этих слов. Морено лукаво усмехнулась, поблескивая своими загадочными черными глазами:
– Разве знания и таланты – удел лишь знати, мистер Дойли? Мой отец был родом из бедной испанской деревушки, и это не помешало ему стать величайшим штурманом Нового Света и капитаном, которого уважали все пираты, – неподдельная гордость, обычно не свойственная ей, прозвучала даже в ровном и спокойном тоне девушки. Эдвард поднял брови:
– Значит, в цивилизованном обществе вас бы считали принцессой?
Прежнее вежливое обращение, позабытое в минуту опасности, почти сразу же затем вернулось в их речь. Однако Дойли с удивлением замечал, что после победы над Алигьери Морено, как и другие члены команды, все чаще разговаривала с ним, как с равным, а точнее – словно он являлся таким же пиратом, и всю разницу между ними теперь составлял лишь опыт в этом деле. Эдвард этого не понимал и всякий раз испытывал какое-то неприятное чувство, зарождавшееся глубоко в груди, когда его по–свойски трепали по плечу или окликали без былого издевательски–угрожающего подтекста: «Эй, мистер Дойли, сюда!..»
– У пиратов нет ни принцесс, ни принцев, ни королей, – улыбка Эрнесты погасла, и сразу стал заметен острый и пристальный взгляд, пронизывавший все вокруг, словно киль корабля – пенистые морские воды. – Я ведь вам уже говорила, что у нас имеют значение заслуги только самого человека.
– Что же плохого в том, чтобы гордиться достижениями своих предков? – несколько более резко, чем хотел, отозвался Дойли. – Мне казалось, вы и сами не безразличны к славе и доброму имени ваших родителей.
Эрнеста до того внезапно остановилась, словно вкопанная, что Эдвард от неожиданности споткнулся о стык булыжников, которыми была вымощена улица. Но на ногах все же устоял – тонкая недрогнувшая ладонь, словно отлитая из стали, уперлась в плечо, и Дойли непроизвольно схватился за нее. Морено даже не обратила внимания на его вольность:
– Что толку в славе и добром имени, если кроме них нет ничего? – с какой-то уже не личной, а инстинктивной ненавистью всех выходцев из низов к потомственной аристократии зашептала она. – В Старом Свете сражаются за каждый клочок бесплодной земли и режут глотки за цветную орденскую ленту! Повышая налоги, грабят собственную страну в угоду прихотям тщеславных ничтожеств! Посылают на войну людей, а потом их, искалеченных, бросают на произвол судьбы и бьют плетьми за бродяжничество! Обращают в рабство сотни тысяч тех, кому не посчастливилось родиться с кожей не такого цвета, как у них, а у других отнимают их степи и леса, ничего не давая взамен! И если эти люди полагают, что смогут и на этой земле установить такие же порядки…
– Вы полагаете, что Новый Свет чем-то лучше?! – гневно возразил Эдвард. Вся взращенная долгими годами память об увиденных зверствах всколыхнулась в нем: – Все вы лишь прикрываетесь этими красивыми словами, чтобы оправдать собственные дела! Твердить о несправедливости очень просто, но что вы предлагаете взамен? Разве те купцы, которых вы грабите, создали такие порядки? Разве на их судах не служат простые люди, мечтающие вернуться к родным? А вы убиваете их ради собственного обогащения. Можете не тратить на меня свое красноречие, я достаточно повидал таких людей! Вы все, – голос его дрогнул, – вы все – преступники, решившиеся на страшные вещи и ищущие себе оправдания, но его нет и не будет! Даже если сейчас закон не может добраться до вас – вы и сами отлично знаете, что из себя представляете!
Эрнеста слушала его молча, не перебивая – и это было, пожалуй, еще более удивительным, чем ее недавняя вспышка гнева. Дойли невольно сбавил тон: кричать в это замкнутое спокойное лицо с чуть поблескивающими безо всякого выражения глазами было неловко.
– Когда мы берем на абордаж торговые суда, – тихо и отчетливо проговорила Эрнеста, глядя ему прямо в глаза, – когда мы делаем это, то используем лишь нашу силу и храбрость. Ничто не мешает тем, кто против нас, поступать так же! Если мы победим, то убьем врагов и захватим добычу, если нет – отправимся на корм акулам. Это наш шанс жить по–человечески, и почему мы должны от него отказываться? Ваша страна не предлагала нам альтернатив!
Эдвард, с трудом выдыхая сквозь сжатые зубы, не опустил взгляда – именно в этот момент он был готов высказать очень, очень многое неожиданно задевшей его за живое девушке – но та неожиданно нахмурилась, посмотрев куда-то ему за спину. Затем глаза Эрнесты расширились, ноздри раздулись, а губы сошлись в плотную тонкую линию.
