– А вот теперь станет очень–очень весело, – хрипло и чуть слышно, едва ли к кому-то конкретно обращаясь, пробормотала Эрнеста, и Эдвард, через силу выдавивший из себя неопределенный смешок, был как никогда согласен с ней.
– Ты смелый парень, – спокойно и даже с каким-то уважением произнес капитан Ришар. Теперь, когда он говорил медленно и вдумчиво, французский акцент почти полностью исчез из его речи, и это казалось неким дополнительным реверансом в сторону противника. Что было еще более удивительно, Генри слушал с не менее вежливо и со своим обычным ненавязчивым, ровным любопытством, будто не против этого человека обнажал оружие минуту назад – и в таком положении они, как ни странно, казались почти равными друг другу. – Тебя любит твой капитан и уважает команда. Когда я впервые посмотрел на тебя, то думал, что вижу неоперившегося мокрого цыпленка, но у тебя пиратское сердце и сильная рука. Сегодня ты смог обезоружить меня, а по нашим законам уронивший оружие дуэлянт может сдаться, отказавшись от своих требований. – Он возвысил голос и уверенно, властно, будто приказ отдавая, четко проговорил: – Я проиграл и признаю поражение! Капитан Рэдфорд, – Ришар вытянул руку ладонью вверх, – «Морской лев» принадлежит вам.
Мгновение Джек колебался, ожидая ловушки за этими словами, затем выступил вперед и пожал протянутую ему руку.
– Благодарю, – неподдельное удивление отчетливо слышалось в его голосе. В неразборчивом гуле голосов спешно переговаривавшихся с обеих сторон матросов послышался необычайно громкий смех Эрнесты – все еще цепляясь левой рукой за плечо Генри, правой, той, в которой зажат был пистолет, она утирала текшие по ее лицу слезы, и Эдвард, мельком взглянув на нее, с удивлением заметил на щеке девушки, возле самой мочки уха, темный след растершегося пороха. Почти неразличимый на загорелой гладкой коже, такой, который можно было бы даже спутать со следом старого ожога или просто родимым пятном – Дойли он как-то сразу резко и неприятно бросился в глаза, из–за всегдашней ли педантичной аккуратности, еще год назад бывшей его постоянной спутницей, или по другой причине – но он внезапно ощутил невыносимое и совершенно неуместное желание дать девушке свой платок, а за неимением такового – самому стереть этот след секундной слабости, допущенный от страха за друга: разумеется, никогда бы в иных обстоятельствах аккуратная и внимательная Морено не пропустила бы неплотно прикрытый замок пистолета, угрожающий ее собственной жизни…
– Сеньорита, отдайте мне, – внезапно негромко попросил он, осторожно разжимая пальцы девушки и вынимая из них оружие. Эрнеста с непониманием взглянула на него, не прекращая смеяться, и Дойли глухо пояснил, указывая на наполовину ссыпавшийся с полки порох: – Если выстрелить из такого пистолета, он может взорваться прямо у вас в руках.
Черные глаза Эрнесты на мгновение жадно впились в его лицо, и горячечные искры едва сдерживаемой истерики пропали из них; но через секунду она уже усмехнулась, криво и растерянно, словно признавая одновременно и свою ошибку, и бессмысленность упреков за нее.
– Я перезаряжу, – тихо пообещала она, принимая обратно пистолет, и сразу же – мимо Эдварда – почти бегом бросилась к лихорадочно стискивавшему в объятиях Генри и глухо, беззвучно трясшегося от сдавленного смеха напополам с рыданиями старого Макферсона капитану. – Джек! Джек, чтоб тебя!.. – мешая ругательства на испанском, английском и еще Бог весть каких языках, повторяла она, неловко упираясь плечом в грудь Рэдфорда и одновременно крепко держа его за локоть в какой-то судорожной пародии на дружеское объятие. – Ты… Да ты… Да чтоб я еще хоть раз!.. – Глаза ее сияли, как звезды, когда, кое-как отвалившись от капитана, она повернулась к до сих пор смущенно молчавшему Генри.
– С повышением тебя, парень, – совершенно особым, тихим и уважительным голосом произнесла Морено, опустив руку тому на плечо. Джек, все еще стоявший между ними и одновременно обнимавший обоих, довольно рассмеялся:
– Значит, не смущает, что он теперь всего на одну ступеньку ниже тебя?
– А мог быть и выше, если бы меня не выбрали квартирмейстером, – беззаботно махнула рукой Морено. – Нисколько не смущает – заслужил. Мистер Макферсон, ну довольно уже! В такой день грех не радоваться чему-то, – она участливо похлопала старого боцмана по плечу, но тот уже и сам овладел собой, утерев влажные глаза и усиленно закивав:
– Вот уж что правда, то правда, мисс! Хвала Небесам, подействовал-то мешочек мой… Эй, ребята!.. – обернулся он к ликовавшим вокруг матросам. – Ура старпому Фоксу!
– Не надо, сэр! – мгновенно встрепенулся юноша, но было уже поздно: дружный рев в его честь разом вознесся над берегом. Генри, совсем потерянный, дернулся, то ли желая спрятаться за привычным к бурным изъявлениям матросской нежности Рэдфордом, то ли вовсе сбежать, но ловкая Морено сразу же перехватила его за рукав:
– Погоди, парень! Чего тебе стыдиться? Это нам всем должно быть стыдно, а в особенности тем, кто скверно о тебе думал раньше. – Голос ее на мгновение обрел прежнюю серьезность: – Прости меня, Генри. Я ведь тоже сперва о тебе была не слишком лестного мнения…
– Что было, то прошло, – спешно оборвал опасную тему Рэдфорд. До сих пор он старался казаться абсолютно невозмутимым и спокойным, но теперь видно становилось, что и у него чуть заметно дрожали руки, а в глазах, когда он глядел на своего спасителя, мешались удивление, восхищение, благодарность и еще что-то, странно напоминавшее смущение. – Ты здорово выручил меня, дружок, и я этого никогда не забуду.
– Ты тоже когда-то выручил меня, Джек, – тихо ответил юноша. – И я тоже этого никогда не забуду.
Эдвард, забытый во всеобщем жгучем ликовании, незаметно отделился от остальных и спустился на берег, прямо на узкую полосу песчаного пляжа. В другое время – в прошлой жизни, как теперь казалось – он задумался бы о купании в столь чудном месте; но его хватило лишь на то, чтобы добрести до воды и почти рухнуть в нее лицом на колени. Прохладная волна тут же тревожно лизнула лоб.
Еще месяц… еще неделю назад он был бы счастлив, избавившись от до сих пор косо глядевшего на него с плохо скрытой ненавистью Рэдфорда! Какое ему дело до этих пиратов? Какое им самим дело до него? Из них всех разве что одна–единственная девушка за это время отнеслась к нему сколько-нибудь по–человечески… В меру своего понимания. Насколько это вообще было возможно для этой дикарки, выросшей вдали от цивилизации и гордящейся этим! А остальные…
Или – быть может, все это лишь пригрезилось ему? Не было никакой ненависти, и остальные матросы не принимали его лишь до той поры, пока сам он, отчаянным усилием выбросив из головы мысли о выпивке и прошлых несчастьях, не взялся выполнять свои обязанности и работать на благо команды и свое? Эдвард, внезапно ужаснувшись этой мысли, облизнул пересохшие губы: как давно он в последний раз ощущал в себе то самое жгучее желание выпить?..
– Мистер Дойли! – донесся до него звонкий голос, и Эдвард, вздрогнув, поднял голову: Эрнеста Морено стояла совсем рядом, откровенно счастливая едва ли не впервые с момента их знакомства, с разметанными волосами, в которых путался прилетевший с моря ветер, и запрятанной в глубину черных глаз улыбкой. Протянутая ею ладонь была – привычно – крепкой и непривычно – теплой. – Идемте праздновать. Сегодня – великий день!
