Величайшим утешением в моей почти бесконечно унылой жизни стала растущая привязанность к нашим верблюдам, особенно к прекрасной палево-золотистой самке, на которой ехал Коля. К сожалению, эта привязанность оставалась безответной. По непонятным причинам ни один верблюд в мире не испытывал ко мне теплых чувств — в лучшем случае они меня только терпели, а чаще всего — просто не переносили. Дважды, блуждая около одного из стад, я слышал предупредительный крик погонщиков и, развернувшись, видел животное, которое мчалось на меня, вытянув шею, обнажив большие желтые зубы и раздув ноздри; верблюда приводил в бешенство сам факт моего существования.
Я подбирал полы рваной джеллабы и кидался по скалистой земле обратно к каравану, а люди кричали и выли, некоторые подбадривали меня, а некоторые — верблюда; их это немало развлекало, и они хохотали несколько дней подряд, вспоминая о случившемся. Мое унижение казалось им почти таким же забавным, как происшествие со старухой, которая села слишком близко к огню и сгорела заживо. Тщетные попытки ей помочь, в том числе и мои собственные, вызвали больше всего веселья. И все же на свой лад караванщики были добрыми людьми, и одному из приятелей русского дезертира дали несколько монет за то, что он избавил старую ведьму от мучений выстрелом из карабина. Они сделали бы то же самое для любого существа, которое не могло выжить в пустыне. Они ценили жизнь так же, как люди в цивилизованном мире, но в песках нет места сантиментам и болезненному самоанализу.
Через некоторое время мы увидели широкую и неглубокую долину Куфры — разросшиеся поселения тянулись вдоль чудесной полосы голубой воды. Трепетали зеленые пальмы, блестели плитки на мечетях и домах, сиял сам оазис — все это в первые мгновения едва не ослепило нас. Я испугался, но Коля сказал, что оазис кажется ему вульгарным, хотя признал, что несколько месяцев назад мог лишь мечтать о подобном месте. Даже прекрасные здания в тени пальм и роскошные сады не производили на него впечатления. Коля усвоил аскетические законы пустыни, которые породили скромную красоту Альгамбры
[555]; теперь он предпочитал глубокие цвета, сочетания красного камня и желтовато-коричневого песка, бесконечно повторявшиеся, почти неизменные, как классическая египетская мелодия. Поселки Цуррук, Талалиб и Тойлет
[556] раскинулись по всей долине, на их бессчетных прилавках лежали сокровища Африки и Средиземноморья, обломки Европы и Америки. Над всем этим нависали изъеденные эрозией ливийские столовые горы, а кое-где над оплотами западной цивилизации развевались оранжевые, белые и зеленые знамена Италии. Эти современные римляне, не дождавшиеся поддержки от прочих христианских государств, пытались совладать с возрастающей угрозой Карфагена, которую они чувствовали — и которой боялись. Мы с Колей старались укрыться от пыли, поднимаемой итальянскими грузовиками и полугусеничными машинами, военными автомобилями и мотоциклами. Коле их присутствие казалось преступлением — как будто в святом месте началась шумная вечеринка. Поняв, что меня немного удивил размер гарнизона, Коля позволил себе осторожно пошутить:
— Они, видимо, собираются присоединить к своей империи всю Центральную Африку. Они создадут новую Византию в Конго, как ты думаешь, милый Димка?
Даже в тот момент, когда я еще не был так разборчив, замечания Коли показались мне сомнительными, но его уже занимали другие мысли. Друзья не смогли встретить его на дороге на Тум. Добравшись до центра Куфры и оказавшись напротив самой большой мечети и на удобном расстоянии от армейского поста, возбужденный Коля поручил мне смотреть за верблюдами и удалился по своим делам. Очевидно, он хорошо знал город и окрестности. Я сел в тени святыни и всякий раз, когда ко мне кто-то обращался, я просто усмехался и визжал, размахивая руками и повторяя: «Эль-Сахр! Эль-Сахр!» Верблюды, в основном по привычке, пытались укусить меня. Коля быстро вернулся; он был бодр и, очевидно, чему-то радовался.
— Люди Ставицкого ушли. Сейчас они уже пересекли Красное море и прибыли в Мекку. Они везли слишком много контрабанды, и они не могли дожидаться меня. Просто превосходные новости, милый Димка! — Он широко улыбнулся. — Они услышат о моей смерти. Никто не станет преследовать меня. Ставицкий спишет убытки и все позабудет. Даже если он потом узнает, что я жив, мы успеем избавиться от нежелательных доказательств.
Я вполголоса сказал Коле, что нас легко могут подслушать. Он пожал плечами и ответил по-английски:
— Мы поедем с караваном до Эль-Джауфа, но нам нельзя рисковать; нельзя, чтобы нас узнали другие люди Ставицкого, идущие из Бенгази. Так что нам придется двигаться дальше — может, до самого Туниса. Мне требуется отыскать покупателя. Мы минуем Триполи и Танжер, поскольку там кто-нибудь обязательно заметит одного из нас. Это означает, что необходимо заключить сделку с местным торговцем. Полагаю, нам нужно идти в Зазару. Еще один оазис, существование которого отрицают представители властей! — Коле план явно нравился. — Оттуда, если потребуется, мы можем пойти на юг, следуя по тропику Козерога через всю Sahra al-aksa!
[557]
Даже я слышал, что этот маршрут — легенда. Дорогу много раз искали — но никто ее не нашел. Коля в ответ покачал головой и рассмеялся.
— Здесь все знают о Зазаре и Дарб эль-Харамии, хотя никогда не скажут о них руми. Дарб эль-Харамия — древняя Дорога Воров. Это тайный маршрут работорговцев из Чада и французской Западной Африки через «вершину мира». Арабы утверждают, что это самая опасная дорога в Сахаре. Берберы, которым бесспорно принадлежит территория, называют ее Дорогой Отважных. — Его улыбка становилась все шире. — Разве не странно, Димка! У этой дороги тысяча имен, и все же ее нет ни на одной карте. Потому-то она безопасна для нас. Британцы и французы, к примеру, официально заявили, что ее не существует. Итальянцы утверждают, что они ее разрушили. Как это похоже на ответы людей, которые не могут с чем-то справиться! Зелен виноград, как сказал бы Ахмет эль-Имтейас.
Я осмелился заметить, что все эти названия звучат не слишком привлекательно. Я больше не испытывал интереса ни к каким особенностям работорговли. До сих пор мы путешествовали в спокойной, дружественной компании. Но я видел воинов в синих накидках. Подобные им, несомненно, повстречаются на Дороге Воров. Как же они нас примут?
— Они ценят отважных мужчин, — весело и беззаботно сообщил мне Коля. — В конце концов, нигде нет обозначенной дороги в Зазару. Мужчины сами должны отыскать путь. С помощью карты и компаса. — Он указал на старый кожаный чехол, висевший у него на поясе.
Я восхищался своим другом, но, откровенно говоря, не особенно полагался на его навыки поисковика. Теперь я убежден: все было еще более безнадежно, чем он признавал. Как я догадался, он собирался украсть товар, представлявший огромную ценность. Ставицкий давил на Колю и шантажировал моего друга в Париже, возможно, угрожая сдать его чекистам, которые составляли тогда примерно половину эмигрантов в городе. Также возникла проблема с одной девчонкой из апашей
[558]. Я не осуждал Колю. Я и сам иногда не мог действовать как святой. Il fallait être idiot ou hypnotise pour périr dans ces fameux camps. Chacun a toujours être maître de son destin
[559].
