— Мы перерабатываем, — внезапно сказал капитан Гурель. — С тех пор, как Лиоте ушел.
Капитан Гурель заверил нас: он пошлет телеграмму на «Надежду Демпси» сразу же, как только узнает, что случилось с мистером Миксом. Нам пришлось удовлетвориться этим. Мы возвратились на корабль, сообщив миссис Корнелиус, что весь гарнизон Касабланки был брошен на поиски нашего друга и медников, которые, возможно, захватили его. Мы также сообщили о случившемся американскому консулу. В глубине души я задумался о том, не поддался ли Джейкоб Микс какому-то странному искушению: может, он отправился в сердце Африки в поисках того, что мог бы назвать своей родиной. Я, конечно, понимал эту тоску по месту, именуемому домом. Не проходит и часа, чтобы я не вспомнил Киев и те счастливые годы до войны и революции, отнявших у меня прошлое, мать и сестру.
Миссис Корнелиус впала в такую ярость после этого неожиданного, но едва ли трагического происшествия — я тоже испытывал немалую привязанность к мистеру Миксу, но не мог бояться за человека, отличавшегося подобной исключительной находчивостью, — что покраснела как рак и едва не обвинила нас обоих в том, что мы продали негра за арабское серебро.
— Он нитшего не говорил, быдто собирается уходить, — сказала она. — Я бы потшуяла. Я всегда тшуяла такие штуки.
— Что ж, мадам… — Резкость капитана Квелча была вполне понятна: ведь он потратил столько бесценного времени, пытаясь разыскать нашего Микса, сбившегося с пути. — Похоже, вашего негра похитили цыгане. Или он сбежал с ними, чтобы присоединиться к бродячему цирку. А может, он стал каннибалом. Или они убили его, продали или принялись поклоняться ему как дьяволу. Мы все скоро узнаем. Pastor est teu Dominos
[260]. А пока извините меня — я должен вновь заняться кораблем. Мы только что обнаружили серьезную недостачу — несомненно, кражу совершили тогда, когда поднялся такой оглушительный шум из-за мистера Джейкоба Микса. Я был бы очень признателен, полковник Питерс, если б вы присоединились ко мне нынче вечером после ужина.
Коротко отдав честь, он вернулся на мостик.
Миссис Корнелиус осталась недовольна. Она обвиняла меня в том, что я приложил недостаточно усилий, чтобы найти человека. Она напомнила: мистер Микс спас мне жизнь. И как, вопрошала она, я отплатил другу? Я рассказал, что сделал все возможное. Я был уверен, что мистер Микс найдет способ присоединиться к нам в Александрии или, вероятно, даже в Танжере, если он не вернется и не передаст никаких сообщений до нашего отплытия. Лично я все еще чувствовал, что он вернется, возможно, пристыженный, возможно, слегка хмельной, возможно, с тщательно продуманными оправданиями, — до того как мы отчалим. Но я оказался неправ. Когда на «Надежде Демпси» подняли якорь и нос корабля рассек мрачные волны, мистера Микса в нашей компании не было.
Только поздно ночью, когда я присоединился к капитану Квелчу в его каюте, он сообщил просто сокрушительные новости. Один из наших кинопроекторов был украден — несомненно, во время переполоха из-за мистера Микса, пока мы преследовали его по базару; и что еще хуже — исчезли почти все коробки с фильмами — все приключения «Аса» Питерса. Только они фактически и доказывали мой актерский успех в кино! Воры украли единственные вещи, которые им показались ценными.
— Бог знает, что они с ними сделают.
Капитан сообщил полицейским о краже. Они заверили его, что определят местонахождение преступников и сохранят наши фильмы и оборудование. Полицейские дадут телеграмму, как только у них будут какие-то новости.
— Не волнуйтесь, старина. Они всплывут на Бэб-Марракеш завтра, и полисмены наверняка их отыщут.
Его искренняя уверенность меня убедила.
Успокоив стенающую Эсме, принеся ей ночник и лауданум и расставшись с миссис Корнелиус, которая так и не смирилась с исчезновением мистера Микса, я просто изнемог. Я тоже сожалел, что лишился такого верного спутника, но, возможно, подобные утраты мне были знакомы лучше, чем всем прочим. И я научился переживать их в тишине, отвергая само существование утраченного и изгоняя все воспоминания о нем. Я переносил потерю своих фильмов со стоическим спокойствием, которому мог бы позавидовать даже Квелч.
Нам обоим нужно было о многом подумать. Мы решили не рассуждать о судьбе мистера Микса или о судьбе моих фильмов, пока у нас не появится каких-то новых сведений. Вместо этого я слушал рассказы капитана Квелча о его приключениях на Золотом Берегу
[261] перед Первой мировой, в результате которых он стал хозяином белой девочки не больше тринадцати лет от роду.
— Эту немку покупали и продавали несколько раз после похищения — а похитили ее где-то в Конго, когда ей исполнилось семь. Ее отец руководил бельгийской горнодобывающей компанией. К счастью, я немного говорил по-немецки, и она, казалось, очень обрадовалась и растрогалась, услышав знакомые слова. Она была прекрасной малышкой и с богатым опытом, как вы можете догадаться. Я вскоре призадумался, оставить ли ее себе, или сообщить родственникам и потребовать причитающуюся награду. Но эта затея, увы, не удалась. Все ее близкие умерли, так что пришлось ей остаться со мной. Я наслаждался ее обществом почти целый год. — Он плеснул в стаканы еще немного коньяка, а я развернул бумажный пакет с нашим кокаином. — Как нажито — так и прожито, да, Макс? Я, к несчастью, решил перебраться на Яву. Она подхватила что-то диковинное и неизлечимое внутри страны, когда я работал на реке неподалеку от Пурвакарты. Мне пришлось оставить ее с какими-то монахинями в Бандунге
[262]. Я часто думаю, что с нею сталось.
Мы сошлись на том, что les femmes — прекрасная слабость, которой, явно или нет, мы оба будем всегда потворствовать. Мне пришлось признать, что Эсме, при всем моем восторге и восхищении, иногда своими капризами доставляла больше неудобств, чем радости. И все же что я мог поделать? Я неизменно был рабом женщин. Капитан Квелч увидел это свойство моей натуры и поделился со мной собственными романтическими воспоминаниями. Он обладал спартанским благородством, греческим стремлением к безупречности, спокойствию и равновесию во всем, терпимостью к любым путям, на которые ступали люди в поисках духовного и чувственного совершенства; капитан всегда отличался любопытством и поистине исследовательскими склонностями, он всегда находил нехоженые дороги — таким же мне казался и Коля, особенно в наши петербургские дни. Возможно, мой новый друг, как и Коля, воплощал византийский, а не римский идеал.
— Dux femina facti!
[263] — С этим философским замечанием старый морской волк склонился к своей порции «снежка». — Мать предупреждала, что женщины доведут меня до погибели. Но я навсегда останусь неизлечимым романтиком, друг мой.
