Недовольство выразилось в мятежах: в Африке — в движении донатистов, в такой же мере социальном, как и религиозном, в Галлии — в движении багаудов, настоящей жакерии. Страна уже с конца II века была добычей разбоев. Нужна была вся энергия Септимия Севера — тогда легата Лионской, чтобы подавить это зло. Багауды в собственном смысле слова появятся через 100 лет. К сожалению, их история малоизвестна; мы даже не знаем хорошенько, как объяснить их имя, взятое ими из кельтского и не забытое во французской деревне и доныне
[251]. Под этим именем группировалось все, что было в Галлии праздношатающегося бездомного народа — все те, кого выбросило из социальных рамок отчаяние, дух приключений: неоплатные должники, обезземеленные крестьяне, беглые рабы. Впервые багауды упоминаются в 286 году при Максимиане. Затем мы не слышим о них весь IV век. Восстановление императорского авторитета усмирило их. Они снова появятся в эпоху нашествий. В 407 году они оспаривают у римской армии проход через Альпы и продают его за ее же добычу. В 435 году они высказываются за узурпатора Тибато. В 441 году зараза захватила Испанию. В течение десяти с лишним лет испанские багауды дают работу римским полководцам и вестготским вождям. Священник Сальвиан, свидетель этих событий, видит в них как бы хроническое бедствие, ответственность за которое, не колеблясь, возлагает на неправды сильных людей. Как бы недоверчиво ни относились мы к его декламаторским выходкам, — здесь он вряд ли преувеличивает.
Порабощение сельских классов совершалось разными путями. Одним из самых обычных являлось расширение личного патроната. Как римляне, так и галлы до завоевания практиковали патронат, теперь он все более расширяется на область гражданской жизни. Этот обычай очень естествен в иерархизованном обществе. Пока сохраняется неприкосновенной идея государства, он сравнительно безвреден, но с ее разложением он становится чрезвычайно опасным. Деспотические правительства не всегда являются теми, которым больше повинуются. Примером этого может служить поздняя Империя. Она не имела власти над аристократией, сильной своими богатствами и местными связями, дух независимости в которой сама эта Империя развивала, ставя ее выше представителей центральной власти. Сенаторы, подсудные губернатору провинции в гражданских делах, в уголовных — зависели только от государя и его непосредственного представителя, префекта претория; стало быть, — от властей слишком далеких, чтобы быть реальными. Гарантированная им безнаказанность объясняет те злоупотребления, в которых они повинны, и из которых самым обычным был захват чужой собственности, присвоение земли обманом или насилием, вопреки всяческому праву, вопреки решениям трибуналов. Напрасно призывали императоры своих чиновников бороться с насильниками: они умели обезоружить самих чиновников, делая их бессильными попустителями или сообщниками.
Что же удивительного, если более слабый стал искать у сильного защиты, которой не давал ему закон? Он обращался к сильному человеку, «командировал» ему себя, чтобы избежать налогов, чтобы выиграть процесс, чтобы спастись от несправедливости, иногда — чтобы самому безнаказанно совершить ее. Патронат растягивался обширной сетью на все социальное тело. Государство поняло опасность. Оно не признало силы за этими контрактами и издало строгие меры против лиц, заключающих их. Ничто не помогало. Тогда оно решило бороться с патронатом его собственным оружием и противопоставило частному патронату — публичный. Оно сделалось само патроном — против самого себя в лице defensoris civitatis. Странное измышление, результаты которого были ничтожны, и единственный смысл которого заключался в отречении государства от самого себя.
Коммендация чаще всего дополнялась прекарием, который также являлся неумеренным развитием старого обычая. Прекарием называли добровольную уступку земли по просьбе (prex) того, кто ее получал. Прекарий предполагал со стороны дающего отказ от прав собственности и уничтожался фактом смерти одного из заинтересованных лиц, ибо носил чисто-личный характер. Сверх того, он мог быть отобран в любой момент, так как никто не должен быть связан собственной щедростью. Наконец, он был даровой уступкой: всякое обязательство, наложенное на прекариста, извращает сущность прекария, уподобляя его обоюдному контракту. Таким он был в принципе. Можно догадаться, что на деле не всегда бывало так. Прекарист неохотно мирился бы с таким ненадежным пользованием, и собственник редко был расположен к бескорыстной щедрости. Прекарий никогда не занял бы такого места в римской клиентеле, если бы он не был в интересах обоих контрагентов. Фактически собственник налагал известные обязательства на прекариста, выполнение которых гарантировало ему возможность отнять свой дар — ввиду отсутствия какого бы то ни было законного утверждения его. В свою очередь прекарист, если бы удовлетворял условию, мог быть морально уверен в прочности пользования и в возможности передать его детям. Итак, прекарий, в конце концов, является только арендой, не обязывающей ни к чему владельца, а для арендатора — фактически гарантирующей владение, вместо простого пользования.
Преображение мелкого собственника в прекариста могло произойти вследствие займа. Ипотечному залогу кредитор предпочитал другое обеспечение, более для него удобное: должник продавал ему свое имущество, считая уплатой сумму, данную в долг, и под условием возможности выкупить его обратно, возвратив капитал и проценты на него; до тех же пор пользовался им в качестве прекариста. Если он не уплачивал долга в срок, что и бывало чаще всего, он оставался прекаристом до смерти, так же, как и его дети — с согласия кредитора. Другой путь, которым устанавливался прекарий — кажется, самый распространенный — была коммендация, переходившая с человека на землю, так как ему недостаточно было стать под покровительство самому, нужно было обеспечить его и для земли. За это покровительство нужно было платить. Из этого выходило, что и человек, и земля попадали в зависимость. Мелкий собственник уступал землю крупному под видом продажи, которую закон осуждал, но которой он был бессилен воспрепятствовать. За это он становился прекаристом своего покровителя, считая, что хорошо защищенный прекарий лучше собственности, подверженной всевозможным превратностям.
Коммендация в соединении с прекарием была не единственным средством, обусловливавшим рост крупной собственности. Она содержала в зародыше два учреждения, к которым сводится весь феодальный строй: вассалитет и фьеф. Еще один факт в этом обществе подготавливает новую эру. Это — появление земельного серважа, который будет фундаментом феодального здания.
Домен распадался на две части: одну владелец эксплуатировал непосредственно, это — dominicum, другую — косвенно. Впоследствии ее будут называть mansi. Первая с течением времени все уменьшается в пользу второй.
Часть домена, эксплуатируемая непосредственно, возделывалась рабами, жившими вместе и работавшими группами под контролем надсмотрщиков, тоже рабов. Эта система имела свои неудобства. Раб, не получающий никакой личной выгоды от своего труда, работал плохо, не внося в него никакой инициативы, никакого стремления к улучшению. Чтобы подстрекнуть его рвение — стали отбирать старательных, отделять от стада и давать им участок земли, с правом обрабатывать его в свою пользу за известные повинности. Таких выведенных на участок рабов называли servi casati, так как у них была casa — собственный дом, собственный очаг. Они не переставали от этого быть рабами господина, принадлежащими ему телом и имуществом. Их положение упрочилось и повысилось, когда с конца III века их стали вписывать в кадастр в особой графе. Servi casati, с этих пор начавшие называться ascripti (приписанными), считались составляющими одно целое с землей, цену которой они определяли, так что впоследствии землю, на которой они сидели, запрещали продавать без них. Продавать их без земли не имело смысла, пока она процветала в их руках.
