Рабы этой категории составляли еще незначительное меньшинство в конце Империи. Но с этим рабским держанием следует поставить рядом держания отпущенников, очень многочисленных, судя по месту, которое они занимали при наборе в армию. Освобождение не давало полной независимости. Оно налагало ряд довольно неопределенных обязанностей, соединенных под общими понятиями — obsequium, reverentia — уважение и повиновение. Патрон имел право определить ближе их содержание, специальным условием, силу которого гарантировал закон. Чаще всего тут требовались материальные услуги: известная доля труда отпущенника и его доходов. Деревенских отпущенников обыкновенно сажали на участок земли в качестве держателей. По положению они были, конечно, выше рабов, отличаясь от них некоторыми правами, но все же они стояли много ниже свободных людей, так как не вполне могли отделаться от связи с господином и стояли в разной степени зависимости, смотря по способу освобождения.
Так называемый iunianus или latinus мог приобретать земли и вне своего участка, но его приобретения по смерти переходили к господину. Отпущенник, получивший звание civis romanus, мог завещать имение детям, но господин получал долю, равную доле каждого, в случае же бездетности наследовал все. Это было уже феодальное право «мертвой руки».
Часть домена, косвенно эксплуатируемая собственником, отдавалась в аренду свободным людям. Но если рабы незаметно поднимались к положению, аналогичному положению арендаторов, то эти последние шли им навстречу, спускаясь до положения, близкого к рабству, — до положения колонов
[252].
Здесь мы уже имеем дело с преобразованием в самом факте, а не только в слове. Средневековый серв, очень отличный от римского раба, является потомком этого самого раба — в новом положении, но с прежним именем (servus). Человек, которого мы называем колоном, понимая под этим крепостного, носит то же имя, что и некогда свободный арендатор — colonus (колон). Каким образом изменилось положение при неизменности имени?
Колон конца Империи — не раб. Он свободный человек — ingenuus, он имеет гражданские права, которых лишен раб и которые отпущенник имеет только отчасти. Он может жениться, иметь семью, он наследует своему отцу, и его дети наследуют ему без всяких ограничений. Он не собственник своего держания, но помимо него он может иметь собственность. Он может предъявить иск владельцу своего держания — по поводу этого самого держания, чего не смеет сделать отпущенник. Только ни он, ни его дети не смеют уйти с этого участка. Это — не рабство. Рабство есть состояние личности, а его личность свободна. Это связь человека с землей — nexus coloniaris. Господина имеет не он, а его земля, но земля эта имеет раба, и он есть этот раб. Отсюда, в конце концов, вытекают ограничения его свободы. Он не только привязан к земле навсегда со всеми своими, но он не смеет покинуть ее ни на один день. Если он вздумает жениться, он должен брать женщину не только из своего класса, но и из того же домена, так как иначе ее господин теряет ее вместе с детьми, которых он может ждать от нее. Так уже намечается здесь средневековое ограничение — foris maritagium.
Связь, установившаяся между землей и колоном, определяет, однако, и известные обязанности господина: он не смеет ни выгнать колонов, ни продать землю без них, точно так же, как купивший землю с колонами — не может заменить их новыми.
По-видимому, колонат имеет в Галлии и местные корни. У Цезаря и у Тацита встречаются указания на задолженных людей — obaerati — в деревнях Галлии, положением своим, очевидно, аналогичных колонам. Но расцвет колоната в конце Империи имеет общие причины. По указанным ранее соображениям уже в эпоху Антонинов положение арендаторов становилось тяжелым, а с течением времени оно могло только ухудшаться. Мы видим, что они постоянно оказываются в неоплатном долгу у хозяев. Что было делать последним? Проще всего было бы конфисковать аренду и изгнать неплательщика. Но ведь на его место пришел бы другой, который скоро оказался бы в таком же положении. И собственники земли предпочитают, не выгоняя арендатора, воспользоваться его затруднительным положением и изменить его отношение к земле. Римский закон признавал силу только за такой арендной сделкой, где была установлена сумма денежной ренты. Заменяя денежный взнос, оказавшийся не по силам арендатору, долей продукта, собственник превращал обоюдный законный контракт в частную сделку, выгодную ему одному. Он держал в руках своего должника, который отныне не мог апеллировать к публичному праву и заставлять его выполнять свои требования под угрозой изгнания с земли.
Был и другой источник колоната. На пустошах селили рабочих, отдавая им землю под условием ее разработки. Это были бедняки, не способные, платить никакой ренты и не имевшие даже земледельческих орудий и какого бы то ни было инвентаря, могущего служить гарантией контракта, — ничего, кроме пары рабочих рук. Они давали собственнику то, что могли дать: дни барщины в настоящем, а в будущем — долю урожая, если он будет. За это они селились, где хотели, а когда земля была разработана — их не думали сгонять с нее, и они не собирались с нее уходить. Эти добровольные колоны, в конце концов, ничем не отличались от остальных. Третья категория состояла из варваров, поселенных насильно или согласно их просьбе внутри Империи. Среди этих сильных племен Рим искал не только воинов, но и земледельцев. Он сажал их на землях фиска или распределял по землям частных лиц. Подобные поселки были многочисленны в Галлии в конце III века на землях, опустошенных вторжениями, и автор панегирика Констанцию хвалил хорошие результаты этой меры
[253].
Очевидно, в связи с этими мерами и были изданы первые законы касательно колоната. Доныне он был только обычаем частных отношений. Но закон не мог не заняться им с того момента, как он становился публичным учреждением. Затем явилась финансовая реформа, упрочившая держание колона, как упрочено было держание рабское — и притом теми же средствами. Колон, вписанный в кадастр, стал вечным арендатором, но тот же самый закон, привязав его к земле, запретил и владельцу отрывать его от нее.
Разница между этими двумя родами держания была только в теории. В сущности колон имел господина, потому что его земля имела господина, а он был порабощен этой земле. Сам закон, отличая его от раба, отличал, однако, и от свободного человека, и чем дальше, тем больше отличал его от последнего и ассимилировал с первым. Человеком, свободным в полном смысле слова, не был и прекарист, порабощенный в своей личности и в своем имуществе.
Крупная собственность, развивающаяся путем коммендации и прекария, земельный серваж, создающийся путем ассимиляции рабскому держанию, держания колона — и до известной степени прекариста — вот факты, преобразившие галло-римское общество. Благодаря этому на развалинах государства возросла та земельная аристократия, которая, наряду с Церковью, устояла после падения Империи. В эту пору путем ряда узурпаций она захватила некоторые элементы суверенитета. Домен все более становился организмом, отделенным от муниципия, почти равным ему и независимым от государства. Владелец выполняет в нем функции магистрата. Иногда он представляет государство и умеет при случае противостоять ему или заменить его. Государство налагает на него его долю налога, но он собирает его со своих держателей и взносит, если желает, и если не начал с того, что прогнал сборщика. Государство определяет, сколько рекрут он должен поставлять, но он их набирает и отсылает. Он предает власти преступников, пойманных на его земле, и только в случае его отказа выдать их, посылают за ними в погоню солдат. Он имеет над своими «людьми» (слово, которое уже римский закон употребляет в его позднейшем значении) право полиции и даже юстиции. Над своими людьми, — это значит, не только над рабами, но и над колонами и отпущенниками: он может их наказать розгами, как и рабов. Правда, они могут вчинить ему иск, но на это они не решатся. Прекарист также бессилен против патрона. Собственнику остается еще только сделаться военным вождем, и он станет им, когда обстоятельства этого потребуют. Тот же Экдиций, который прокормил за свой счет 4000 бедняков во время голода, собирает за свой счет отряд всадников, чтобы отбить нашествие вестготов
[254].
