Культ св. Мартина распространился по всей Галлии. Во многих местах показывали следы его шагов, всюду воздвигались церкви его имени, вокруг его памяти росли легенды
[273]. Его имя стало как бы символом евангелизации Галлии в IV веке.
Среди деятелей этой миссии один из самых энергичных, Виктриций, епископ руанский, лично знал св. Мартина. Солдат, как и он, он чуть не поплатился жизнью за отказ продолжать военную службу. Около 398 года Павлин Ноланский приветствует его, как избранного Богом для распространения света «в Моринии, в ее диких лесах и ущельях, где можно встретить только бродяг, варваров да местных разбойников, занимающихся грабежом». Верные множились в городах, местечках, деревнях. Воздвигались церкви и монастыри. То же происходило и в стране нервиев, «которых доныне почти не коснулось дуновение Господне…» «Руан, безвестный прежде, ныне получил широкую известность и считается в числе городов, украшенных святилищами». На Западе христианство очень медленно проникало в Бретань. В центре — св. Мартин из Брива (Brives), ученик Мартина Турского, кажется, умер мучеником. В Отене в начале V века жители возили еще по полям и виноградникам покрытую покрывалом статую Кибелы. Рассказывают, будто после крестного знамения, сотворенного епископом Симплицием, идол упал, и пораженная толпа обратилась ко Христу.
В области Рейна, в Трире, еще к концу IV века община удовлетворялась одной церковью, а между тем это был важный христианский центр Запада. Нигде не было найдено такого множества христианских эпитафий. Кельн имел епископа, но, кажется, в 355 году его община была еще очень немногочисленной. В ту же эпоху обнаруживается существование общины христиан в Тонгре с ее епископом. В Майнце в 368 году, когда в воскресенье на город напали аламанны, «большинство жителей было в церкви». В Лотарингии Тульская церковь существует в IV веке, но начало церквей Меца и Вердена покрыто мраком.
Если во многих городах епископат появляется во второй половине IV и в начале V века, то в деревнях обращение совершается очень медленно. Императорские эдикты, запрещающие прежние культы, самим своим обилием свидетельствуют о своем бессилии. В 395 году один галльский ритор, живший в Риме, читал на форуме Марса небольшую поэму об эпизоотии у быков. Выведенный в ней пастух рассказывает, что они излечились силой крестного знамения, «которое единственно чтится в больших городах»
[274]. Автор обращается то к бережливости крестьян, доказывая им, что христианство — экономная религия, не требующая расходов на жертвоприношения, то к их самолюбию, приглашая их следовать примеру городов. Блаженный Иероним, знавший Галлию во второй половине IV века, считает ее находящейся под ярмом язычества. Церковь докончит завоевание деревни, только бросив туда целые батальоны монахов, внедрив монастыри в самую глубину густых лесов. Это будет делом следующих веков.
Масса фактов доказывает упорную устойчивость прежних культов. В Бриуде, недалеко от могилы и капеллы св. Юлиана, возвышался еще храм, на колоннах которого стояли статуи Марса и Меркурия, и в котором язычники справляли свои службы. Внезапная гроза заставила их обратиться и ниспровергнуть своих идолов. Культ Меркурия был тем более живуч, что он сливался с культом национального бога. Чтобы его вытеснить, старались на его место поставить христианских святых, легенда которых напоминала его легенду: св. Михаил или св. Георгий, поражающие дракона, стали на место Луга, поражающего змея с бараньей головой. За отсутствием храмов и идолов, почитание привязывалось к скалам, озерам, источникам. Церковь начинает ставить на них свои символы. На перекрестках дорог водружается крест. У священных источников, на священных деревьях вешается какое-нибудь благочестивое изображение. В глубине лесов ставятся скромные часовни, Церковь освящает долмены и менгиры. Но старые верования выживают; часто перекрещенные во святых, старые божества сохраняют свои черты, и деревенское почитание открывает их действительную сущность под заемной одеждой, окружая их теплой, интимной любовью, как старых родных, в которых воплощается связь семьи. Часто древние боги, поставленные вне закона, выгнанные из населенных мест, захватывают леса, песчаные пустыни и там создают свое царство, куда не может бесстрашно войти христианин. Церковь, именующая их демонами, признает тем самым их развенчанную божественность. Такими представляются божеские троицы, охраняющие всякую семью и всякую страну, известные под именем матерей (matres, matronae, mairae). Римляне отождествили их с парками, откуда имя Fata (Фата), а от него — Fatue (Фатю), которое давали нимфам и которое превратилось в средневековую Фею
[275]. Сделавшись Bonnes Dames (Добрыми госпожами), Dames Blanches (Белыми дамами), обитательницами долменов, они сохранили свою роль защитниц. Легенда украсила их своей наивной поэзией.
Так к самому христианскому культу примешивались языческие верования. Собор, происходивший в 443 году в Арле — самой христианской области Франции, — объявил виновными в кощунстве епископов, снисходительных к тем, «которые зажигают факелы, почитают деревья, источники, утесы»… И долго еще будут соборы повторять эти запрещения…
IV. Языческое и христианское общество
Даже в городах, несмотря на успехи христианства, нравы не менялись. Империя, учреждения, общественный дух находились в разложении, но языческая литература сохранила свое влияние.
Среди членов галло-римской аристократии мы находим открытых язычников, как Рутилий Намациан, который в поэме, сложенной по возвращении в Галлии в 416 году, дает хлесткую сатиру на монахов. Когда Сальвиан, человек самой пламенной веры, женился в 430 г. — родители его жены были еще язычниками. Из самих христиан большинство воспринимало новую веру весьма поверхностно. Авзоний — христианин, это удалось угадать по некоторым его стихам, но его настоящие боги — боги Овидия и Горация; его мораль — чисто эпикурейская. Честный человек и добрый муж, он воспевает воображаемых любовниц в изящных, но не всегда приличных стихах, с соблюдением классических традиций.
