I. Древняя Германия
В течение IV века германские народы теснят и со стороны Рейна, и со стороны Дуная римскую границу. Во многих местах они ее переходят. Провинции покрываются варварскими колониями, целые племена утверждаются в них с согласия Империи. Германцы проникают всюду. Рим нуждается в них, чтобы защищаться и чтобы жить. Он делает из них солдат и земледельцев, он поручает им командование в армиях и публичные должности. Так, задолго до момента, когда в Галлии, Италии, Испании и Африке основались варварские королевства, варварство вливается в самые вены римского государственного тела.
Нельзя сказать, чтобы германцев возбуждала против Рима расовая вражда: они не думают о разрушении Империи. Ослепленные блеском римского имени, картиной богатства и процветания Рима — они тянутся к нему из побуждений жадности и честолюбия. Часто их предприятия имеют характер разбойничьих набегов. Шайки авантюристов, под начальством какого-нибудь смелого вождя, бросаются на провинции, разграбляют их и исчезают. Иногда, наоборот, целые народы просят земель или занимают их силой, но потом объявляют себя готовыми служить Империи и просят ее дружбы. Кроме того, эти народы находятся в вечной вражде между собой. Только в исключительных случаях они соединяются, и тогда обрушиваются, как ураган, на Галлию. Рим эксплуатирует их раздоры, рассчитывая остановить таким образом варварскую грозу. В I веке Тацит уже отметил этот факт в знаменитых строках своей «Германии»
[289]. В конце III века Мамертин повторяет то же самое в панегирике Максимиану. «Счастье Империи в том, что варварские народы вокруг нее со всех сторон терзают и убивают друг друга».
Из римских историков два в особенности, Цезарь и Тацит, старались познать и понять социальную и политическую жизнь древней Германии. При всей неполноте и иногда неясности, их сообщения представляют большую цену
[290].
Сама страна внушает римлянам мистический ужас. Тацит изображает, очевидно, чувство легионера в тяжелых походах по Германии, когда говорит: «Не говоря об опасностях безвестного и грозного моря, кто мог бы, покинув Азию, Африку или Италию, стремиться в Германию, с ее нескладными очертаниями, суровым климатом, диким и угрюмым ландшафтом?». Можно понять чувство ужаса, охватывавшее того кто покидая левый берег Рейна, где цвела римская культура, погружался в эти дикие страны. За рекой начинался огромный «Герцинский лес», покрывавший значительную часть Германии: 60 дней было недостаточно, чтобы его перейти. В глубине его жили странные животные: северные олени, лоси, зубры. Реки и потоки, бороздившие его по всем направлениям, разливались в озера и болота. К северу страна становилась еще более печальной и мрачной; деревья редели, обнаруживая топкий берег, болота которого незаметно сливались с морскими волнами. Наконец показывался «Германский Океан». Под тяжелым облачным небом бурное море вливалось в болотистый берег, в глубокие устья рек. Оно бросало корабли на скалистые острова, на скрытые песчаные мели.
Имя германцев позднего происхождения. Народы, которых называли так галлы и римляне, сами не давали себе этого имени. Вряд ли они имели ясное сознание общности своего происхождения. Но известная часть их — обитатели западной Германии, считали себя происходящими от общих предков: бога Туисто и его сына Манна. От трех сыновей Манна вышли будто бы три большие этнические группы: ингевоны, ирминоны, истевоны, сами подразделявшиеся на многочисленные подгруппы. Все они принадлежат к тому же великому арийскому народу, как кельты, эллины, италики, — но они позже выступают на арену истории, и их культура развивалась медленнее. Тем не менее, между иx учреждениями и учреждениями галлов до римского завоевания существовало сходство, поразившее древних.
Германец — прежде всего воин. Он считается членом племени только с того дня, когда он торжественно облекается оружием, чтобы с ним не расставаться. Он высок, силен, закален против холода, но не выносит ни жары, ни продолжительной работы. У него белокурые или рыжие волосы, голубые свирепые глаза. Одежда его груба и состоит из звериных шкур, усиливающих его страшный вид. Оружием его служит фрамея (короткое копье или дротик), стрелы, щиты, иногда мечи, пики, кирасы и шлемы. Железо у германцев редко. Они не любят селиться деревнями, где дома соприкасались бы. Их жилища, грубой постройки, удалены одно от другого. Часто они вырывают землянки, которые покрывают навозом. Здесь они скрываются зимой, здесь прячут припасы. В мирное время они бездельничают, проводят время у очага или пируют, причем напиваются допьяна. Иногда они охотятся или играют в кости с такой страстью, что, потеряв все, ставят на карту свободу. Полевые и домашние работы они предоставляют женщинам и старикам. Настоящая жизнь для них в бою. Ариовист хвалится, что он вождь армии, воины которой не спали под кровлей уже 14 лет. Их боги так же свирепы, как и они. У них нет храмов. Их святилища — лесные чащи. У семнонов в определенные сроки представители народа собираются в глубине лесов, убивают человека и совершают кровавые обряды.
Германцы — варвары, но не дикари. Их культура груба и примитивна, но у них есть известные учреждения. Семья пользуется влиянием и почетом. Моногамия является общим правилом. Германец целомудрен, чтит брачный союз, строго карает прелюбодеяние. Отец — безусловный властелин: он может не признать своих детей, продать их, наказать смертью в случае какой-либо вины. Муж имеет те же права над женой, которую он покупает, получая от родителей ту власть, какую они имели ранее над нею. Всегда под опекой мужа, жена, однако, является его товарищем в опасностях и в труде. «В войне и мире она делит его судьбу, соединясь с ним на жизнь и на смерть». В сражении она ободряет его криками, приносит ему пищу, останавливает его в случае бегства и вновь обращает на врага. Она окружена уважением и может достигнуть огромного влияния, как жрица и пророчица. Наследство передается сыну, женщина от него отстранена. Это сохраняет единство семейной группы. В случае обвинения одного из ее членов вся семья, вместе с друзьями и клиентами, сопровождает его на суд. За убийство или обиду сородича мстит весь род. Но родовая месть уже в раннюю пору смягчается обычаем выкупа: «Убийство может быть искуплено известным числом голов скота». Семья выступает как целое и на войне: «отряд составляется не из случайного сочетания людей, а строится по семьям и родам».
Германцы часто переселяются. Но они не кочевники. Они вступают в связь с землей, строят жилища. Правда, разные причины, преимущественно наплыв новых поселенцев в восточную и центральную Европу, сгоняют их с занятых мест. Кроме того, земля бедна. Она не может удовлетворить растущее население, которое не умеет ее эксплуатировать. Образуются дружины, идущие искать счастья в других местах. В самых ранних сношениях с Римом германцы просят не денег, а земель, где бы они могли поселиться.
Однако признать в них настоящих земледельцев — значило бы идти далеко и игнорировать точные исторические свидетельства. Много спорили по вопросу о формах собственности у германцев; много комментировали — совершенно, впрочем, ясные тексты Цезаря и Тацита. По Цезарю, личной собственности на землю не существует. Германцы питаются не столько хлебом, сколько молоком, скотом и продуктами охоты. Тацит говорит, что стада составляют их главное богатство, и что они не прилежат к земледелию. II, однако, в других местах он говорит о хлебных полях, описывает способ чередования участков при их ежегодном распределении. Собственность, по-видимому, имеет семейный характер. Дома стоят отдельно, окружены изгородями. Отсюда разовьется впоследствии индивидуальная собственность. Очевидно, в эту пору германцы переходили от скотоводства к земледелию. От Цезаря до Тацита произошел уже заметный прогресс, но способы обработки еще очень грубы.
