Особенно популярен св. Мартин. Его базилика — религиозный центр Галлии. Со всех сторон стекаются к ней верные; больные переполняют атриум. Одна женщина-паралитичка провела там 8 лет, лежа на своей повозке. Легенда святого разрастается до того, что представляет его апостолом всех варварских племен, как германских, так и славянских. «Благодаря тебе, — пишет Мартин Бракарский, — аламанн, сакс, тюринг, паннонец, ругий, славянин, сармат, остгот, франк, бургунд, дакиец, алан познали Бога». На могилы мучеников Аниана, св. Эпипода и св. Александра в Лионе, св. Юлиана в Бриве, св. Дионисия в Париже приносят дары, зажигают свечи; на алтарях, в память о своем посещении, выгравировывают свои имена с краткой молитвой. Более ревностные пилигримы переходят Альпы, идут ad limina apostolorum (к гробницам апостолов), спускаются в римские катакомбы. Иногда они пробираются даже на восток. Григорий видел многих, исцелившихся омовением в Иордане, а один из его предшественников, епископ Лициний, посетил Иерусалим и Св. Землю.
Доверчивая жадность, с какой ловились благочестивые легенды и рассказы о чудесах, порождала обманы. Некто Дезидерий из Тура в 587 году рассказывал, что он находился в постоянных сношениях со св. Петром и Павлом, ставил себя наряду с ними и выше св. Мартина. Другой овернец выдавал себя за Христа и соблазнил не только тысячи поселян, но и многих священников.
Так же горячо верили реликвиям. Епископы добывали их всевозможными средствами. Когда они прибывали в город, их встречали с огромным торжеством. Намаций Клермонский послал в Болонью за мощами св. Агриколы и Виталия. Когда они прибыли, население вышло с крестами и свечами. Радегунда посылала целые миссии на восток для обхода могил святых и исповедников. Считается желательным обеспечить содействие мощей даже дурным поступкам: так Хильперих, нарушая клятву, входит в Париж под прикрытием множества реликвий. За отсутствием останков мучеников, удовлетворяются связанными с ними предметами: маслом из лампад их святилищ, материями с их могил, растениями, листьями с деревьев, растущих подле них, водой соседнего источника. Сцарапывают могильный камень II, смешивая пыль с водой, пьют ее, как целительное средство от всевозможных болезней. В одном городе, через который проходил св. Аманд, епископ велел сохранить воду, которой он мыл руки, и исцелили ею слепого. И однако, Григорий Турский, сообщающий эти примеры, уверяет, что он не принимал ни одного из чудес без строгой проверки. Каково же было народное легковерие!
Немало и других суеверных обычаев укрылось под защитой Церкви. Таковы, например, гаданья на Св. Писании, открываемом наудачу. Меровей, преследуемый ненавистью отца, кладет на гробницу св. Мартина Книги Царств, Псалтырь и Евангелие, постится и молится три дня, потом открывает книги: ему попадается стих: «Бог предал нас в руки врагов». С этого момента гибель его очевидна. Соборы тщетно осуждали эти обычаи: само духовенство прибегает к ним. Поединок становится средством заставить Бога показать виноватого. Когда Гунтрамн-Бозон обвинен перед королем Гунтрамном, он восклицает: «пусть явится кто-нибудь поддержать обвинение, и Бог рассудит нас в битве!» Церковь освящает ордалии
[428] молитвами, литургическими формулами, она сама их практикует. Однажды богословский спор между католическим и арианским священниками решается испытанием кипящей водой: кто вытащит из нее кольцо, будет признан правым.
Народная религия полна грубых и темных суеверий. Замечено, что большинство французских слов, касающихся религиозных знаний, вышли из ученой латыни, не пройдя сквозь народную переработку.
Невежество верных было чрезвычайное. Прежде Церковь требовала знаний от крещаемых, теперь утвердился обычай крестить новорожденных. Духовенство вынуждено было отказаться от общего причастия, — так много при нем происходило наивного кощунства.
Среди этого варварского общества духовная культура принизилась. В течение VI века последние светские школы находятся в агонии. На их месте там и сям рождаются епископские и монастырские школы, но организация их совершенно рудиментарна. Обучение детей иногда поручают архидиакону, но чаще всего их отдают первому попавшемуся учителю. Впрочем, их роль ограничивается обучением чтению и письму, да кое-каким священным книгам. Более ученые присоединяют к этому чтение двух-трех языческих и христианских авторов и изучение римских законов. Некто Андархий считался образованным человеком, так как знал Вергилия, кодекс Феодосия и умел считать. В эту пору «Сатирикон» Марциана Капеллы служил руководством для изучения «семи искусств», составлявших как бы высшее образование в Средние века: грамматики, диалектики, риторики, географии, астрологии, арифметики и музыки.
Из писателей этого времени никто не представляет такого интереса, как Григорий Турский: меровингское общество оживает в его рассказах. Он родился около 538 г., стал турским епископом в 573 году, умер в 594. Его отец, Флоренций, принадлежал к галло-римской аристократии. Григорий охотно повторяет, что в Галлии нет более благородной семьи, чем его семья. Это был добрый и бодрый пастырь. Милосердный к пастве, всегда готовый защищать ее интересы, он говорит о ней с трогательной нежностью. Рассказывая об эпидемии, постигшей Галлию в 580 году, он говорит: «Мы потеряли из нашей паствы двух кротких и милых малюток, которых хотели бы согреть на нашей груди, носить на руках, заботливо кормить». Он любит смиренных и обездоленных. Не раз добивается он для своих турцев облегчения налогов. Пред лицом меровингских королей он смел и независим.
Он был поставлен в благоприятные условия, чтобы написать историю своего времени. Она развертывалась, можно сказать, на его глазах. Он посетил многие области Галлии, находился в сношениях с видными людьми. Одаренный любознательным умом, он любил вызывать на беседу, слушать рассказы, собирать факты и записывать все, что узнает. Его «История Франков», десять книг которой простираются до 591 года, дополняется рядом агиографических рассказов, богатых деталями, характеризующими идеи, нравы, верования VI в.
[430] Но если он много пишет — он постоянно извиняется в этом, так как знает свое невежество. Во всяком случае, он признает себя не ниже своих современников, так как, по его словам, воспитан заботливо. По этому можно судить, чем было тогда хорошее воспитание: он выучился читать и писать к 8-ми годам, знал Вергилия, немного — Саллюстиева Катилину. Здесь остановилось его классическое чтение, и он, как сообщает сам, бросил языческую грамматику и литературу для священных книг. Но и здесь его образование не пошло далеко: он знает Св. Писание, которое часто цитирует, несколько новозаветных апокрифов, несколько житий святых, Сульпиция Севера, Пруденция, Сидония Аполлинария, Орозия, которых изучил хорошо, да еще десяток других авторов, намеки на которых у него попадаются. Западная патристика ему совсем неизвестна, тем менее восточная, так как он не знает по-гречески. Его богословское невежество чрезвычайно; даже об арианстве, о котором он часто говорит, и которое он ненавидит, он имеет самое смутное понятие. Вместе с тем, однако, Григорий — писатель. Он имеет собственный стиль. От него не следует ждать ни правильности, ни настоящей простоты, ни изящества. В стремлении украшать свою прозу, он загромождает ее отвлеченными словами, метафорами, амплификациями, но у него живое воображение и нередко живописные приемы. Одаренный чутьем движения и колорита, он часто схватывает характерные черты. У него есть и некоторые достоинства историка: он инстинктивно понимает, что для полной картины эпохи недостаточно дать образы крупных событий и лиц: он ведет нас по всей Галлии VI века, от королевской виллы к епископскому дому, от города к деревне; он долго останавливается на ссоре двух безвестных горожан и приключениях развратного священника. Он любит анекдоты и хорошо их рассказывает, умея ярко осветить существенное.
