Установлена была регламентация меры и веса. Весовой единицей был фунт — ливр, единицей меры — так называемая «мера» или бочка, делившаяся на секстарии. Карл заменил галльский фунт — римским, который был легче на 1/10; он велел выставить во дворце образцовую «меру», содержащую приблизительно 52 литра (modicus publicus), и образцовый секстарий. С этими мерами должна сообразоваться практика не только в королевских доменах, но в городах и монастырях. Капитулярии постоянно настаивают на соблюдении всюду «доброго веса и равных мер».
Золотые меровингские триены давно ухудшились в своем качестве. Уже Пипин упразднил эту монету и заменил ее серебряной. Карл сохранил монометаллизм и только в виде исключения разрешил чеканку золотых солидов в Изесе и герцогстве Беневентском. Установив римский фунт, он принял в нем 20 солидов или 240 денариев. Все другие монеты были запрещены. Один капитулярий 794 года запрещает «во всяком месте, всяком городе и рынке» какие бы то ни было монеты, кроме тех денег последней чеканки, которые носят монограмму короля, сделаны из чистого серебра и полновесны.
Каролинги снова взяли в свои руки то королевское право чеканки, от которого фактически отказались Меровинги. Эта чеканка стала производиться только в главных городах королевства, под надзором крупных чиновников, имена которых мы читаем на обороте: таково, например имя Rodlandus (Роланд), префекта Бретонской марки. Вскоре чеканка сосредоточилась во дворце и нескольких привилегированных местах. Под «дворцом» (palatium), впрочем, следует понимать все королевские резиденции, а не только Аахен. На монетах Карла мы насчитываем 48 названий мест, из которых 7 названы в одном эдикте Карла Лысого от 864 года, как имеющие постоянные мастерские. Это — Квентовик, Ренн, Санс, Париж, Орлеан, Мель, Нарбонна. В подражание арабским образцам, монета изменяется, ее круг расширяется. Денарий представляет тонкую пластинку со слабым рельефом. Таким он останется в течение всего Средневековья. Императорские монеты, чеканенные после 800 года, очень хороши. На них с одной стороны бюст императора, одетого в paludamentum (военный плащ), со словами Karlus imperator (Карл импереатор); с другой стороны — храм, увенчанный крестом, и надпись — Christiana religio (христианская вера). Тип этот удержится долго и надолго сохранит за Карлом Великим заслуженную им на ряду со многими другими, славу хорошего монетчика.
III. Школы и литература
[495]Усилия Карломана и Пипина не победили народных суеверий. По-прежнему солнечные затмения и явление комет вызывали ужас, по-прежнему от града отмахивались палками, к которым были привязаны бумажки с заклинаниями, по-прежнему вопили при погребениях, пили и ели на могилах, носили талисманы, гадали. Иные все еще поклонялись деревьям, камням и источникам. Церковь была бессильна перед этим язычеством. Невежество клириков и монахов исключало возможность широкого воздействия проповедью. Учить само духовенство было трудно. Библия полна была ошибок в словах и знаках. Нередко в ней стояли рядом два перевода одного и того же места, что и открывало простор самым странным заблуждениям. Литургические книги полны были тропов
[496].
Карл Великий, считавший себя ответственным за спасение душ своих подданных, хотел дать им священников, способных их научить. Он хотел создать вокруг себя «Новые Афины», слава которых превзошла бы славу прежних, — «Афины Христовы», коих мудрость направлялась бы к богопознанию. После восстановления Империи, пред зрелищем древней славы Рима, которой содействовал такой длинный ряд славных писателей, он проникся мыслью, что литература есть необходимое украшение великой державы. Потому-то не без основания дают имя Возрождения тому движению, которому он дал толчок.
Намерения императора ясно сказались в послании его к аббату Фульды.
«Знай, что в последние годы по письмам, которые слали нам из разных обителей, извещая, что братия молят за нас — мы заметили, что в большинстве чувства авторов добры, а речь груба. Что диктовало изнутри благочестивое чувство, того во вне не мог выразить правильно нескладный язык, ввиду недостаточности образования. Тогда стали мы опасаться как бы, в виду слабости письменного искусства, разумение Св. Писания не стало меньшим, нежели оно должно быть. Все мы знаем, что если опасны заблуждения словесные, то еще опаснее заблуждения чувств. Потому-то мы увещаем вас не только не пренебрегать книжным искусством, но укреплять его со всяческим смирением, угодным Богу, дабы вы легче и вернее могли проникать в тайны Божественного Писания. Так как в священных книгах имеется немало фигур, тропов и тому подобных вещей, то ясно, что читающий их тем скорее проникает в их духовный смысл, чем более полное литературное образование он получил… Не забудь передать экземпляр этого письма всем твоим соепископам и во все монастыри, если хочешь заслужить нашу милость»
[497].
Чтобы достичь этой цели, надлежало, как Карл говорит в другом месте, «найти людей, которые имели бы охоту и возможность учиться и желание учить других». Таких не нашлось среди франков. Король брал их откуда мог: из англосаксов, ирландцев, шотландцев, лангобардов, готов, баваров, — всем предлагали чины и награды. Первыми призваны были итальянцы: Петр из Пизы, Павлин и Павел Диакон, историк и поэт. Но ничье влияние на духовную жизнь эпохи не могло сравниться с влиянием Алкуина.
Он был родом с Британских островов. Родившись в Нортумбрии около 735 года, он вступил в школу Иорка во время епископства Эгберта, ученика Беды Достопочтенного. Учителем его был Альберт, — «великий ученый: одним он преподавал правила грамматики, на других изливал волны риторики, этих готовил к битвам, тех — к песням Аонии. Он объяснял гармонию неба, тяжкие затмения солнца и луны, бурные движения моря, землетрясения, природу человека и животных, комбинации чисел и различные их формы. Он учил вычислять верным способом возвращение Пасхи, но в особенности — он раскрывал тайны Св. Писания». Обогащенный уже этими универсальными познаниями, Алкуин изучал в библиотеке Йоркской школы латинских и греческих писателей, трактаты церковных учителей и языческих философов. Это и был человек, который нужен был Карлу. Король познакомился с ним в Италии и через несколько лет пригласил его к себе. В 782 году Алкуин явился в страну франков со своими учениками Сигульфом, Фридугизом и Виттоном. Он стал другом государя, принял горячее участие в споре об адопцианизме и был одним из деятелей, подготовивших венчание 800 года.
