Одним из важных государственных прав, одной из доходнейших «регалий» было право чеканки монеты
[528], и очень понятно, что Каролинги при их вступлении во власть настойчиво на него претендовали. К концу каролингской эпохи, однако, и это право попадает в руки частных людей. Способ этого перехода очень характерен для того пути, каким вообще узурпировались и разлагались регалии.
Уже в царствование Пипина, Карломана и Карла мы, рядом с денариями, чеканившимися во дворце, видим также денарии, чеканившиеся в монастырях и капитулах
[529].
С одной стороны, они носят имя короля, с другой — имя святого, которому посвящена данная церковь или обитель, либо — имя города. Это все, несомненно, королевские монеты. Но доходы с чеканки предоставлены королем церквам и аббатствам. При Каролингах число таких пожалований только возросло. Они обыкновенно соединялись с дарованием права рынка. Для процветания рынка ему необходимо иметь монетный двор поблизости, чтобы купцы могли разменять свои слитки или вышедшие из употребления деньги на ходячую монету. Так, в 827 году император Людовик жалует «монету» (monetam) св. Медарду Суассонскому. В 873 году Карл Лысый дает ее св. Маммесу Лангрскому и св. Стефану Дижонскому, etc.
Короли не отказываются в этих случаях от самой регалии. Они жалуют не ius monetae (иначе, ius cudendae monetae, право чеканки монеты) но, отчасти или целиком, доходы с этой чеканки. Однако, мало-помалу, путем систематической узурпации, все эти учреждения присваивают себе право чеканить монету от собственного имени. К имени святого или города они начинают в таких случаях прибавлять личные эмблемы. В царствование Людовика Благочестивого епископы Страсбурга начинают прибавлять к легенде Stratburgus завиток — намек на епископский посох, а впоследствии — их собственные инициалы: Оd. вм. Odbertus (Одберт) (907–913) и т. д. Монета из королевской становится епископской. В 974 году Оттон II санкционировал этот факт, признав за епископом Эркембальдом монетное право, и с этих пор имя епископа пишется полностью на епископских монетах. Епископы Тулузы и архиепископы Реймса ставили на монетах свои инициалы или полное свое имя уже ранее избрания Гуго Капета. Архиепископ Реймса Адальберон совсем отбросил все каролингские знаки, сохранив только имя Лотаря; аббаты Корбии со времен Эда отбросили имя короля. Поэтому обе монеты считаются первыми феодальными монетами.
Это право рано узурпировали и графы. Многие из них имели надзор за монетными мастерскими. Они начинают эксплуатировать их в свою пользу. Затем они узурпируют монетное законодательство, определяя вес и цену монеты. Они сохраняли, конечно, королевский тип, но мастерская уже принадлежала им: это ясно доказывается тем, что они ставили на монетах не имя царствующего короля, а того последнего короля, власть которого они еще признавали. Таким образом, иммобилизировался тип Карла Лысого. Новая феодальная монета могла бы не иметь хода. Отсюда вытекала необходимость сохранять королевский тип, как в Меровингскую эпоху — византийский тип. Вскоре, под тем предлогом, что они не знают, кто из боровшихся в конце X века кандидатов есть настоящий король Франции, графы отбросили имя короля, не заменив его, однако, никаким другим и сохранив только обозначение города. В этих анонимных монетах можно видеть первые светские феодальные монеты. Во вторую половину IX века некоторые бароны решились, наконец, поставить на монетах свои имена. Таким образом, пример был дан раньше, чем Гуго Капет стал королем, и вскоре Франция узнала бесчисленное множество сеньериальных монет.
Нет больше и королевской армии. Во времена Карла Великого военная служба базировалась на обладании известным числом земельных манзов, все равно, на аллодиальном или на бенефициарном праве. Когда аллоды исчезли, военная служба легла исключительна на бенефиций. Затем, как мы видели, бенефициарий призывается в войско своим сеньором. Вскоре он будет помнить свой долг только перед ним, а сеньор начнет считать руководимую им армию своей и подчинять ее своим целям. Когда король позовет его на войну, он сочтет себя в праве отказаться и даже может повести свою армию против короля.
Был один случай, в котором, в принципе, все население обязано было идти на войну. Это случай, когда королевство подвергалось нашествию. Тогда провозглашался «Landwehr». «Пусть весь народ подымается, чтобы общим усилием отразить нашествие», — гласит Меерсенский капитулярий 847 года, а эдикт 864 года повторяет: «Пусть приходят для защиты отечества все, без всякого извинения». Но во времена нашествий венгров, норманнов, сарацин уже не было общей защиты, а была только местная.
Чтобы быть в силах противостоять врагу, тот, кому устрашенное население доверило эту защиту, воздвигает замок на возвышенном месте, на изгибе реки, на скрещении двух дорог. Эти замки, firmitates, окружены обыкновенно несколькими оградами, состоящими из бревен и плетня (haiae), которые переложены камнем. В центре, на самой высокой вершине (la motte) высится главная башня, круглая или квадратная, — донжон. Подле донжона на большую глубину врыт колодце. Окрестное население приносит камни и бревна на укрепление замка, оно воздвигает его стены. Оно же несет сторожевую службу, и когда враг близится, оно сбегается в ограду и участвует в защите. В конце IX века королевство Франции покрывает чешуей феодальных замков, и эти крепости становятся столицами новых сеньорий
[530].
Замки эти дают возможность сеньору пренебрегать королевской властью, а также теснить крестьян, которые его построили. Скоро они станут для населения страшнее норманнов. Карл Лысый на Питрском собрании 864 года повелел их разрушить, с угрозой сорвать их самому, если его повеление не будет выполнено в установленный срок. Но он был бессилен выполнить свою угрозу, и замки продолжали расти, испещряя карту Франции.
Король теряет и свои судебные права. Сеньоры всех родов распоряжаются правосудием, но в неравной мере. Графы продолжают судить, отныне от собственного имени, важные дела, касающиеся жизни и свободы. Таков источник того, что называлось в феодальном мире iustitia alta, haute justice (право высшей судебной власти). Викарии судят меньшие дела, vicaria или viaria, которые составят содержание basse justice (низшей судебной власти). Но все эти разграничения не безусловны и не носят характера общности. И здесь царит большая сложность. Правосудие рассматривается прежде всего, как источник наживы, как consuetudo, — доходная кутюма. В этом качестве, ее можно отчуждать, делить, трактовать ее, как фьеф. Суд графа и викария таким путем дробится. В пределах старого графства возникает множество переплетающихся правосудий. В одной и той же деревне один сеньор имеет «низшую юстицию»; другой среднюю, третий — высшую. Разделение правосудия совершается и вертикально: один сеньор судит одних жителей, другой — других, в зависимости от случайностей договоров и продаж. И этот сеньор-судья может быть лицом отличным от коренного собственника виллы, от сеньора — владельца десятин, от патрона церкви. Полное смешение наступило и в этом вопросе.
