В войну вовлечен был ряд племен: лигуры, саллувии, воконтии, соседи их аллоброги и покровители последних, могущественные арверны. Против всех этих врагов сенат искал союзников и нашел их в эдуях, дружба которых с Римом оказалась столь гибельной для кельтской независимости
[48]. В сражениях при Виндалии и Изаре (121 г.) консул Фабий Максим и консуляр Домиций Агенобарб разбили кельтов, и король арвернов Битуит, захваченный предательством, украсил собою и своей серебряной колесницей триумфальную процессию римских полководцев.
По-видимому, именно в это время была образована провинция, названная Трансальпийской Галлией, которая включила все вышеупомянутые народы, кроме арвернов.
Главный смысл этих завоеваний Рим видел в обеспечении сношений с Испанией. Домиций, оставшийся проконсулом в Испании, прежде всего укрепил дорогу, по которой некогда шел Ганнибал. Так создалась via Domitiana (дорога Домиция), для прикрытия которой еще присоединены были вольки-тектосаги и часть рутенов. Граница, отодвинутая, таким образом к западу, шла затем на Севенны, подходила к Роне, у впадения Соны, и шла вверх по ней до выхода ее из Леманского озера. Далее она следовала по линии Альп до Вара и моря. В последней части ее, конечно, трудно было урегулировать. Глубокие альпийские долины, почти неизведанные, нескоро дождались римских воинов.
Обширная область устроена была неодинаково. Тут установилась целая иерархия отношений, которая позволяла, во-первых, соразмерять требования и милости по отношению к подчиненным с благонамеренностью каждого из них II, во-вторых, разбить их интересы, чтобы тем укрепить свою власть.
В самом лучшем положении находились союзники (civitates federatae). Они сохраняли свое управление, земельную собственность, свободу от земельного налога, зато они обязаны были доставлять помощь людьми, кораблями, деньгами, отказывались от всякой инициативы во внешних сношениях, склоняясь всегда перед maiestas populi romani (величием римского народа), т. е. его верховной властью.
Особое положение в данном ряду занимают массалиоты. Они рукоплескали и содействовали римским победам, за что и заслужили милости. Дважды уже их владения округлялись за счет соседей. Великодушие победителей шло дальше. Помпей (77–72 гг.) дал им земли саллувиев, Цезарь в 58 г. — земли вольков-арекомиков и гельвиев. Эти подарки сделали их господами всей нижней долины Роны до того места, где ее сжимают горы Дромы и Ардеши.
Не столь благосклонно отнеслись к другим, недобровольно отдавшимся Риму. С ними не договаривались, как с равными (aequo hire), как с Марселем. То были союзники, подчиненность которых выделялась гораздо сильнее. В таком положении находились вольки-тектосаги, быть может, и арекомики, не упоминаемые среди племен, покоренных Домицием и Фабием. Права союзников были отняты у тектосагов в наказание за их измену в кимврской войне 106 г. Они были дарованы воконтиям, вероятно, Помпеем в 77–72 годах.
Все эти государства не входили в собственно Провинцию и не подчинялись власти проконсула. Она обнимала лишь стипендиариев, уплачивавших, помимо всех тех обязательств, которые несли союзники, еще stipendium, понимаемый как земельный налог, который собирается с держателя земли в пользу ее законного владельца. Stipendium всегда являлся характерным признаком состояния подчинения. Таким образом, стипендиарные племена подчинялись всей суровости законов завоевания и сохраняли частные и публичные земли только на прекарном праве: что оставляла им милость победителя. В таком положении, за немногими исключениями, были все народцы — civitates в границах Трансальпийской Галлии. У них терпелось племенное управление: оставались свои князья, имена которых фигурируют на монетах.
Римские поселения были довольно редки в Галлии. Политика Гракхов потерпела крушение: система колонизации осталась в проекте, впрочем, на почве Галлии она получила некоторое осуществление. Лициний Красе (118 г.) добился от сената выполнения последнего желания Гая и основал Нарбоннскую колонию — Narbo Martius, по имени бога, которому она была посвящена. Несколько сот римских граждан, поселенных здесь, стали проводниками латинской культуры. Город, стоявший на пути в Испанию, достаточно далеко от соперничества Марселя, быстро развился. К сожалению, он был одинок, и влияние его слабо. Крепостей также было немного. Мы знаем только две: одна у Тулузы, прикрывавшая Нарбонну, другая — там, где в 124 году консул Секстий Кальвин после победы над саллувиями оставил небольшой гарнизон. Место оказалось выбранным удачно: оно господствует над долиной, соединяющей Нижнюю Рону с лигурийским приморьем и переходит в плодородную долину с теплыми источниками, откуда сама крепость получила имя Aquae Sextiae (Воды Секстия). В описываемый момент она была только лагерем, а не городом, не колонией и не являлась очагом света для окружающих варваров.
Победоносная олигархия наложила руку на управление Трансальпийской Галлией. Сенат, руководимый узкой эгоистической политикой, видел в этой прекрасной стране, которую партия реформаторов лелеяла для будущего, только место для фуражировки и пополнения армий, материал для удовлетворения жадности римских полководцев, администраторов, купцов. Некоторые галлы получили право гражданства, но в этих мерах не видно никакого общего плана, никакой тенденции к ассимиляции. Эллинизм господствовал по-прежнему на побережье, и только в одном уголке западного берега, в Нарбонне, приютилась латинская культура. Налагая свою власть, Рим не проявил себя никаким благодеянием: ни Преимуществами высшей культуры, ни благами мира, он давал себя знать только режимом гнета и террора, который не оставлял подчиненным иных средств освобождения, кроме оружия. По этому вопросу есть интересный памятник — речь Цицерона в защиту Фонтея, правившего Трансальпийской Галлией от 79–76 гг. и обвиненного населением в хищениях. Адвокат не пытался оправдывать своего клиента: он просто отрицал факты, но отрицая, не мог не цитировать их. Он отрицал их потому, что отвергал единственное показание, могущее пролить свет на них — свидетельство пострадавших, мотивируя свое мнение риторическими ссылками на «наследственную вражду».
Галлы страдали не только от движения армий, от реквизиции, сборов, требований солдат и вождей, взысканий наместников, — все это было бы еще сравнительно немного. Едва присоединялась новая провинция, весь мир капиталистов в Риме приходил в движение, на страну спускалась целая туча спекулянтов: одни откупали общественные работы, поставки, налоги, другие — эксплуатацию конфискованных земель, полей и пастбищ; все, наконец, пускались в ростовщичество, которое запрещалось в Италии, но разрешалось в провинции, где именно поэтому можно было особенно выгодно отдавать в ссуду даже крупные суммы, взятые в Риме взаймы. Провинциалы, разоренные войной, экспроприацией, вынужденные, кроме обычных, уплачивать чрезвычайные и притом все растущие поборы, неминуемо попадали в эту сеть. Стремясь добыть денег какою угодно ценой, они запутывались в долгах, на которые еще нарастали проценты, и доходили до полного обнищания.
