Первый храм религии императоров был воздвигнут в Азии в 29 г. до P. X.; в 25 году появился второй в Таррагоне, в Испании. В Галлии был выстроен третий в 12 году, когда Друз готовился к походу против германцев. Это обстоятельство вызвало известное брожение в умах. Прежде чем удалиться, он, желая предупредить всякую враждебную попытку, созвал в Лионе собрание видных людей из Галлии. Они постановили построить на средства всех общин знаменитый алтарь, символ верности Трех Галлий. К тому же времени относится, вероятно, установление императорского культа в Нарбонне. Мы не знаем, когда он возник в Коттийских Альпах; в Морских Альпах мы его встречаем в 181 году. Но в Германии уже с началом войн создан был алтарь убиев. Через несколько лет (2 г. до P. X.) воздвигнут второй на берегах Эльбы, правда, скоро разрушенный. Завоевание Десятинных полей, в свою очередь, было освящено созданием алтаря, посвященного Флавиям — Аrа Flavia.
Из всех указанных религиозных центров наиболее известным и самым важным по значению является Лионский алтарь. Римская политика удивительно умела возбуждать среди галлов сознание общности теми же средствами, какими она укрепляла в них чувство их подчинения. Единство, о котором они грезили среди братоубийственных распрей, наконец осуществилось в атмосфере глубокого мира, под охраной завоевателя. Надлежало устранить все поводы для взаимной ревности, когда-то подрывавшей между ними союзность. Ни один из старых галльских городов не должен был стать всеобщим центром новой религии, куда сходились бы все civitates. Надо было избрать новое место для общего алтаря, которое не возбуждало бы зависти. Этим местом не был избран сам Лион, в качестве римской колонии не подходивший для того, чтобы служить органом единения Галлии. Алтарь был воздвигнут рядом с городом, на полуострове, образуемом слиянием Роны и Соны (на склоне нынешнего холма Круа-Русс). Здесь выделена была нейтральная или федеральная территория, которая не входила в состав какого-нибудь муниципия, она принадлежала всем вместе и никому в отдельности. Этой территорией заведовало от имени Собрания Галлии особое должностное лицо, именовавшееся magister (магистр) (это обычное название главы пага-волости). Здесь образовался как бы священный город для нового культа.
Здесь собирались ежегодно 1-го августа (месяц, посвященный Августу) в годовщину первого собрания, созванного Друзом, депутаты различных общин Трех Галлий: Лионской, Аквитанской и Белгики. В союз входило около 60 городов
[65]. Они были избираемы куриями каждой civitas или советом декурионов из среды последних. В развалинах амфитеатра, где происходили игры, найдены были камни с именами различных племен: очевидно, то были ступени, на которых сидели представители этих народцев, ставших римскими муниципиями. Отсюда видно, что общины могли послать нескольких представителей. Мы не знаем, от чего зависело это число и какими правами пользовались представительства отдельных городов при общем голосовании. Нам известно только, что тенденцией политики Рима в Галлии было поддержание равенства между муниципальными общинами.
Собрание этих представителей, или concilium Galliarum (Совет Галлий) избирало из своей среды председателя, который на год получал жречество в храме Рима и Августа. Избрания удостаивались лишь важные лица, прошедшие через всю лестницу муниципальных магистратур в своем городе. Первым в это звание избран был эдуй К. Юлий Веркондаридубн; почет этот был заслужен народом, который с самого начала был прочной опорой римской власти. Но жречество не оставалось привилегией одного племени: надписи на сохранившихся статуях тридцати жрецов показывают нам, что они вышли из 17 различных племен. Очевидно, что собрание, по собственному почину или по внушению из Рима, стремилось удовлетворить поочередно самолюбие всех народов-городов. Провинциальное жречество при храме Рима и Августа, как и все публичные функции, сопряжено с довольно обременительными обязательствами. Тем не менее, оно было предметом исканий, так как сильно льстило самолюбию. Жрец, оставивший служение, не мог вернуться к нему вторично, но он получал титул, всегда напоминавший о его прежнем достоинстве — Flaminalis, Sacerdotalis. Он становился всегдашним членом Совета и появлялся в публичных церемониях со знаками жреческого достоинства. Провинциальный жрец не носил повсюду одного и того же титула. В Нарбоннской Галлии, Морских и Коттийских Альпах он назывался Flamen, в Лионе — Sacerdos Romae et Augusti ad aram ad confluentes Araris et Rhodani (Жрец Рима и Августа у алтаря возле слияния Арара и Родана).
Нарбоннский Фламен напоминает римского Flamen Dialis: ему предшествуют ликторы, он носит toga praetexta, имеет место в городском сенате; он должен соблюдать чистоту, не сметь приносить присягу, присутствовать при погребении; он должен быть женат, и его жена, Flaminica, является участницей его служения и его почета. Однако римского Фламена выбирали на всю жизнь, провинциального — только на год, чтобы не связывать этой чести надолго с одной общиной. Вероятно, не меньшим почетом был окружен и лионский Sacerdos, но недаром он носил другое имя. Нужно думать, что фламинство, как чисто латинское жречество, связано с признаками и обрядами, которые уместны были только на сильно романизованной почве.
Провинциальные собрания считались юридическими лицами (universitates). Лионское владело: недвижимостью, рабами, вольноотпущенниками, кассой (arca Galliarum), пополнявшейся добровольными даяниями императора и частных лиц и взносами общин. Этой кассой заведовал iudex, при помощи двух лиц, из которых одно называлось allectus, а другое — inquisitor. Из нее оплачивались издержки культа: процессий, жертвоприношений, игр, сценических представлений, литературных состязаний; она должна была служить для содержания зданий, уплаты жалования низшим служителям храма и наград высшим сановникам культа. Немало стоили: депутации в Рим; почести, оказываемые наместникам, а также судебные процессы против них.
Собственно прямым делом Совета был культ императора. Но между людьми, которых собрало в центре страны доверие их соотечественников из всех уголков провинции, не могли не обсуждаться их общие интересы. Для их защиты они располагали правом петиций к императору, которое являлось как бы коррективом к произволу администрации. Оно признавалось даже за отдельными общинами. Как же можно было отказать в нем собранию общин в лице их представителей? Оно являлось как бы проявлением того же культа. Поклонение связано с молитвой, молитва рассчитывает на милость. Обращения и депутации не довольствовались благодарностями и поздравлениями, они решались на просьбы и жалобы. Так провинциальные собрания стали голосом населения, и таким образом, само либеральное учреждение Империи вырастает из такого, которое представляется самым ярким выражением общественного порабощения.
Чаще всего предметом их жалоб были злоупотребления наместников. Против них управляемые обладали более сильным оружием, нежели петиция. Они могли, когда те кончали службу, начать против них судебное преследование. Этим правом они пользовались еще во времена республики, если процесс брался вести от их имени римский гражданин, но именно тогда у них не было для этой цели самостоятельного органа и средств правильного контроля. Теперь он явился в форме описанных собраний представителей и депутаций уполномоченных лиц к императору. Провинциалы пользовались этим правом так решительно и смело, что вызывали раздражение старозаветных римлян, склонных всегда трактовать подданных как покоренных врагов. Эхо этого раздражения прозвучало в словах Тразеи перед сенатом. Старая римская знать требовала отнять у провинциалов опасную привилегию. Но она не смущала императоров. Они всегда проявляли в сношениях с провинциалами более широкий и гуманный дух, чем реакционная сенатская олигархия. Очень ревниво относившиеся к своей власти, они ясно понимали, какие опасности могли ей действительно грозить. Они не боялись муниципальной аристократии, которую сами поставили во главе провинциальных общин, которая и до, и после завоевания не скупилась на выражения своей верности Риму. Они, наоборот, не доверяли могущественным наместникам, сильным командованием армиям, и считали выгодным подчинить их контролю наблюдателей тем более строгих, чем более они были им заинтересованы. Если этот контроль не мог предупредить мятежа, он мог, по крайней мере, остановить злоупотребления. Потому-то императоры не стесняли свободы собраний а старались извлечь из нее как можно больше для укрепления своей власти и порядка в управлении.
