Холм Фурвьер обязан, по всей вероятности, именно этому воспоминанию тем, что он стал святым городом набожных лионцев и весь покрылся монастырями. Живой, деятельный Лион спустился по склону квартала Св. Иоанна, рассыпался на полуострове у слияния Соны и Роны и протянулся за реку, в долину Дофинне. Это движение началось уже в древности. Оно было неизбежно. Лион с самого начала был живым торговым центром, где проходил весь импорт и экспорт Галлии. Торговля привлекала туда иностранцев, которые часто и оставались там. Это были галлы из всех уголков Галлии, италийцы, испанцы, — даже довольно большое число греков и сирийцев. Отсюда идут своеобразные черты Лионской Церкви, на которой всегда лежал эллинистический отпечаток, и которая была более других открыта восточным сектам и их мистическим грезам. Первыми ее епископами были священники из Смирны, Потин и Ириней. Она поддерживала переписку с Азией. Вспомним знаменитое письмо, которым лионские верные сообщили своим отдаленным братьям во Христе об испытаниях и славе Бландины и ее товарищей.
Этот деловой, шумный, космополитический город не мог долго тесниться на малодоступной вершине. Неодолимая сила тянула его вниз, к великой речной дороге, которая проходила у его подножия, звучащая от криков гребцов, бороздимая легкими лодками и тяжелыми купеческими кораблями. Прежде слияние Роны и Соны находилось не в том месте, куда в настоящее время перенесла его работа природы и людей, а неподалеку от Белькура. Здесь они соединялись в одну реку, обтекающую остров, болотистая и низкая почва которого была скоро оздоровлена и покрыта домами. Сперва это был только барачный, летучий городок — Canabae, как называли его римляне. Затем возникли более прочные и изящные постройки. Остров Роны заселился особенно густо. Здесь впоследствии найдены были лучшие мозаики. Здесь основалась корпорация виноторговцев — одна из самых богатых, тесно связанная с корпорациями лодочников Роны и Соны, основавшихся на противоположном берегу. Тут река как бы сама приспособлена к устройству порта, и тут найдены были следы античной набережной.
Картина еще раз менялась, если обернуться к северу. На месте, где громоздятся теперь черные дома «Фабрики», рождался третий город, топографически связанный с Лионом, но административно образовавший федеральную территорию, зависевшую от Собрания Трех Провинций
[205]. Здесь, на одном из склонов Круа-Русс, удержавшем имя св. Себастиана (греч. перевод имени Augustus, Август), в 12 году до P. X. вырос гигантский алтарь, изображение которого дают лионские монеты, и некоторые обломки которого хранятся в музее. Это был треножник на квадратной массивной базе, убранной щитами, скульптурными украшениями, лавровыми и дубовыми листьями и надписью Romae et Augusto (Риму и Августу), блиставшей на подножии своими огромными золочеными буквами. Направо и налево высились две высокие колонны из египетского гранита, на которых стояли Победы, державшие одна венец, другая пальму. (Ныне части этих колонн служат поддержкой ангелам хора в церкви на острове Эне). Вокруг этого алтаря располагались связанные с ним здания: храм, посвященный всем обожествленным императорам, цирк, амфитеатр, представления которого служили необходимым дополнением религиозных праздников, здания для депутатов городов, службы… Все это орошалось водопроводами, окружено было прудами, фонтанами, садами, украшено бесчисленными статуями всевозможных форм и размеров — конными и пешими, бронзовыми и мраморными, статуями городов, жрецов алтаря, губернаторов, императоров и принцев.
Этот третий город не был городом в строгом смысле слова. Под более бледным небом, с памятниками менее высокого искусства, он все же напоминал «священные ограды» Греции. Для галло-римлян он был тем, же, что Олимпия для греков. Молчаливый и безлюдный в остальное время года, он оживлялся с приближением месяца августа (Augusti). Прилив видных людей Галлии, игры, литературные состязания, ярмарка — все это привлекало толпы туземцев и иностранцев.
Культ Рима и Августа дополнял лицо Лиона как столицы. Его монетный двор, наряду с монетными дворами Рима, Таррагоны в Испании и Карфагена в Африке, имел право чеканить золотые и серебряные императорские монеты. Он уступал по количеству производства монет только Риму и Антиохии, и только в III веке с ним начинают соперничать Арль и Трир. Один из всех городов внутренней Галлии он имел гарнизон, который притом составляла одна из «городских когорт», созданных специально для охраны Рима. Эта честь была, кроме него, присвоена только Карфагену.
Чрезвычайная бедность надписей, упоминающих о городских магистратурах Лиона, вызвала предположение, будто он управлялся представителями центральной власти. Мы не знаем, так ли это. Во всяком случае, вряд ли это было бы ему выгодно, и только свидетельствовало бы об исключительности его положения. Неудивительно, если город, централизовавший управление столь значительной части римского мира, стремились освободить от местных влияний. Здесь замечается своеобразное сходство его с Парижем. Чтобы занимать во всех отношениях то же место, какое теперь занимает Париж, ему недоставало только первенства в научном и художественном отношении. Но от этого первенства он был очень далек. Его школы не славились, и молодые люди, учившиеся в них, охотно меняли их на другие.
События 197 года, поразившие Лион среди полного его процветания, сами по себе не имели бы тех следствий, какие им приписывают. Упадок Лиона был вызван более глубокими причинами, влияние которых продолжалось в течение III века и вскрылось в начале VI века. Между романизующейся Нарбоннской провинцией и остальной Галлией, погруженной в варварство, колония Планка имела единственное по своим выгодам положение. Но время шло, культура разливалась по всем направлениям, центр тяжести перемещался и вместе раздваивался. На севере им становился Трир, выдвинутый заботой об охране Рейнской границы. В противовес этому, ввиду отдаленности новой столицы, на юге, в Арле возникла вторая. Трир и Арль стали двумя полюсами, двумя центрами притяжения Галлии. Стоя между ними, Лион мог только отступить на второе место. Его роль была сыграна.
III. Три провинции. Аквитания
[206]Галлия Трех Провинций во многих отношениях представляет нечто новое, по сравнению с юго-восточной Галлией. Завоеванная под конец, далекая от очага цивилизации, она осталась более верной национальным традициям и нравам. Колонизация здесь была ничтожна, италийский элемент очень слаб, поэтому в жилах здешнего населения течет чистая галльская кровь. Если и в Трех Провинциях не было систематической оппозиции влиянию Рима, и в конце концов высшая культура была принята в них, как и в остальной Галлии, все же по всему чувствуется, что ее действие здесь менее интенсивно и глубоко. Надписи и памятники не выступают из-под земли в глухих деревнях при первом ударе заступа, как это мы видели на юге. Археологические открытия сосредоточиваются преимущественно в городах. Эпиграфия менее правильна, пестрит кельтскими именами и не соблюдает правил латинской ономастики. Боги под иноземной одеждой ясно обнаруживают свое национальное лицо. Произведения искусства обличают слабое знакомство с античной мифологией.
