Из Трех Провинций Аквитания более всего напоминает Нарбоннскую: и природой, и блеском своих городов. Находясь вне зоны, где разыгрывались войны и нашествия, она до конца осталась одной из самых цветущих стран Империи. В V веке, когда север Галлии был уже в руках варваров, Сальвиан упрекает ее население за их богатство и изнеженность, и одновременно восхищается ею. Аквитания простирается пред его глазами, «вся прорезанная виноградниками, зеленеющая лугами, пестреющая культурами, изобилующая плодами, обвеваемая лесами, освежаемая водами, бороздимая реками, покрытая жатвами. Взгляните на нее и скажите, разве хозяева этих имений не владеют, вместо клочка земли — подобием рая?»
[207].
Следует, однако, выделить старую иберскую Аквитанию, где римскому влиянию противостояла непобедимая раса, в свое время с успехом выдержавшая нашествие кельтов. Эпиграфику этой страны — нынешней Гасконии — характеризует почти полное отсутствие кельтских имен и множество иберских, попадающихся в разной пропорции наряду с римскими, что дает нам возможность судить о глубине римского влияния в разных местах. Слабо были еще затронуты им долины Пиренеев, но и они посещались римской знатью уже в эту пору, благодаря качествам своих вод. Страбон уже отмечает станцию Aquae Onesiorum (Аквье Онезиорум) (Люшон) и хвалит великолепие ее бань. Судя по развалинам, эти похвалы не преувеличены. Приток купающихся в этих странах распространял привычку к латинскому языку и утонченному быту. Такой городок, как Lugdunum Convenarum (Лугдун Конвенарум) (Сен-Бернар-де-Коммин), имел амфитеатр. Во всяком случае, под этим тонким покровом навсегда сохранилась первоначальная основа: здесь удержался язык басков. Сами боги не смешиваются с римскими, их имена, немного латинизированные, странно звучат для нашего уха. Как и галльские боги, они воплощают силы природы — ручьи, деревья, ветры, горы, грозу, но они не принадлежат к кельтскому пантеону.
Аквитанская долина включает и Ланды. В этой обездоленной стране не могло образоваться поселений, но на границах этой пустыни, на берегах Адура возникли два города: Atura (Атура) (Эр), главный город атуров, и Aquae Tarbelicae (Дакс), главный город тарбеллов с теплыми водами. К северо-востоку, в бассейне Жера группировались более значительные центры: Elusa (Элуза) (Оз), получившая звание колонии и ставшая столицей Новемпопулании, Elimberum (Элимберт), иначе Augusta Auscorum (Августа Авскорум) (Ош), снова захвативший первенство в VI веке, Lactora (Лактора) (Лектур), замечательный культом Митры и преданностью династиям Антонионов и Гордианов. Он был резиденцией прокураторов, в качестве центра финансового округа или в качестве императорского домена. Развитие городской жизни совпадало с успехами романизации. Иберские имена, все более редкие по мере удаления от гор, совершенно исчезают за Озом и Ошем.
Долина Гаронны была небогата большими городами. На среднем течении реки можно назвать только Agennum (Агенн) (Ажан), второразрядный городок, полный, однако, жизни и веселья. Своеобразие этой страны заключалось в интенсивных сельских культурах. На склонах, покрытых виноградниками, направо и налево чередовались виллы с их обширными постройками, террасами садов, портиками, статуями. Прогулка этой долиной до Бордо была сплошным очарованием
[208].
Бордо стоит на скрещении двух больших водных путей: один из них соединяет северную Францию с Испанией, другой — Средиземное море с Океаном. Он достаточно близок к морю, чтобы служить портом, и достаточно далек, чтобы ширина эстуария не мешала сообщению двух берегов. Городок, бывший иберским поселением (судя по имени Бурдигала), был занят потом кельтским племенем битуригов — вивисков и рано стал центром обширной торговли: долиной Оды приезжали сюда массалиоты, а потом нарбоннские купцы. При Августе и Тиберии многие бордосцы получили право гражданства, но только Клавдий, завоеванием Британии, открыл широкие перспективы будущему города. И ранее его жители обращали взор к великому Острову Океана. По пути к нему, в целях нагрузки, останавливались массалиоты на берегах Жиронды. Экспедиции Плавтия и его последователей укрепили и расширили эти сношения. Таким образом, на первых же страницах истории города мы находим сношения с Англией, создавшие его богатство в Средние Века и доныне являющиеся одним из важнейших элементов его процветания.
Если уже в I и во II веках Бордо был одним из важнейших рынков юго-запада, то не в эту еще пору он достиг полного своего расцвета. Единственные здания, которые наверное можно отнести к этой эпохе, это — термы, водопровод, фонтаны, удовлетворявшие первым требованиям римской жизни. Во всяком случае, интенсивная строительная деятельность открывается только столетие спустя. Тогда возник храм Защиты (Tutelae), гордые колонны которого снесены только разрушителями XVII века. Архитектура Северов развертывалась тут во всем своем великолепии, с той тяжеловесной декорацией и пышным убором, которые уже являются признаками упадка. Амфитеатр, неточно называемый «дворцом Галлиэна», задуман в том же стиле. Он тоже претерпел разрушение II, хотя местный вандализм несколько более пощадил его, — все же представление о нем можно составить только по описаниям и рисункам. Бордо был в эту пору прекрасным, населенным, правда, меньше, чем современный, городом. Судя по размерам его площади, по его амфитеатру, он вмещал около 60 000 жителей. Как и теперь, он простирался по левому берегу Гаронны, но отступив от реки, с которой его порт сообщался посредством канала: бассейн представлялся более надежным для непрочных кораблей того времени.
История Бордо делится на два периода нашествиями конца III века. Из этого кризиса город вышел преображенным. Прежде он непринужденно разворачивался во все стороны, без предварительного плана, разбрасывая в окрестность свои дома и улицы, свои виллы и могилы. Теперь он должен был, применительно к системе обороны, установленной для всей Галлии, запереться в высокие и мрачные стены, в которых он задыхался четырнадцать веков до того дня, когда разумная инициатива Турни при Людовике XV и Людовике XVI разрушила наконец эту темницу и вернула городу воздух и свободу. Этот Бордо IV-гo века в своей четырехугольной ограде, с узкими улицами, вытянутыми по шнуру, был не только менее обширен и менее населен, нежели прежний, но он стал гораздо менее красив и менее богат. Вряд ли он сделался снова центром большого торгового движения, зато он стал средоточием молодежи, благодаря культу науки, славе своего университета, своих профессоров, своих риторов
[209]. Раньше бордосцы не особенно отличались в работе мысли. Они любили хорошо пожить, много расходовали на удовольствия и еще больше — из тщеславия. Они любили пышность, шум. Так их представляет в конце I века эпиграмма Марциала
[210]: «Я жажду легких любовниц — тех, которые бегают в одном плаще. Красавицу, которая требует много денег и много разговаривает, я уступаю толстому бордосцу». Наследственное богатство, в конце концов, сделало их более утонченными. Их энергия, которую события отвратили от ее первоначального направления, или, по крайней мере, замедлили ее деятельность в этом направлении, обратилась на другой объект; и здесь впервые на берегах Жиронды расцветает тот изящный вкус к фразе, к блестящему и тонкому красноречию, который останется традиционной особенностью этого края.
