Гораздо лучше знакомы нам образовательные учреждения высшей ступени — для высших классов общества. Здесь ясно обнаруживается участие публичной власти. Когда Агрикола был призван к управлению Британией в 78 году, он начал вводить в ней римские нравы. Он не только призывал жителей к построению городов с храмами, форумами, портиками: он заботился о том, чтобы дети знатных выучились латинской грамоте
[234]. Поступая так, он только продолжал политику, сто лет уже применявшуюся в Галлии, где, по словам Страбона, школы размножились тотчас после завоевания — в царствование Августа и в первые годы Тиберия
[235].
Можно думать, что в этом случае не было недостатка в официальных поощрениях. Но, во всяком случае, государство не становилось на место частной инициативы. Веспасиан первым возымел идею содержать профессоров на публичный счет. Ту же мысль мы видим у Адриана, Антонина и Александра Севера, но в чем заключались принятые ими меры — мы не знаем. Из совокупности фактов только вытекает, что государство, предписывавшее эти расходы, не брало их на свой счет. Оно обеспечило кафедры в немногих крупных центрах — в Риме и в Афинах, но в остальном оставило издержки на школы на обязанности муниципалитетов. То, что сперва было их добровольным даром, сделалось обязательной контрибуцией, и так как именно в эту эпоху начинаются их финансовые затруднения, то понятно, что они исполняют этот долг без особенного увлечения. Чтобы положить конец вытекающим отсюда беспорядкам, Грациан издал в 376 году в Трире эдикт, устанавливающий раз и навсегда жалованье, какое каждый город должен платить учителям, в зависимости от значения города и ранга преподавателя
[236].
При таких условиях логично было предоставить городам право их назначать. И государство сделало это без опасений, так как состав муниципальных собраний был достаточной гарантией их компетентности. Впрочем, оно не вполне отказывалось от вмешательства — и не только в тех случаях, когда дело касалось кафедр, созданных и поддерживаемых за его счет. Сами города не протестовали против этого вмешательства императора в их дела, наоборот — гордились таким проявлением интереса к их жизни. Эдуи были очень благодарны Константину, когда он послал Евмена профессором в их школу, вероятно, их удовольствие несколько уменьшилось, когда они узнали, какое огромное жалованье он назначил ему за их счет.
При Юлиане взаимные права государства и курий были урегулированы определенным законом: курии избирали профессоров, но утверждение их принадлежало императорской власти
[237]. Это был только временный закон, имевший целью устранить христиан от преподавания, но мы не видим, чтобы он был отменен впоследствии.
Среди школ, процветавших в Галлии в начале нашей эры, первое место занимали школы Марселя и Отена. Фокейская колония, лишившаяся своего торгового и политического значения, направила деятельность в другую сторону. Как и Афины, которым она подражала и славе которых составляла противовес на западном краю греко-римского мира, — она старалась утешиться в своем унижении славою великого университетского города. Варрон называл ее «трехъязычным городом». Здесь галльские студенты встречались с итальянскими, сюда видные римские фамилии охотно посылали своих сыновей, так как последние получали здесь то же образование, что и в Греции, но с преимуществом большей близости и более здоровой в моральном отношении обстановки. Одной из особенностей Марселя была его научная традиция. Если он не давал больше астрономов и географов, как во времена Питея, зато он славился своими медиками. Один из них при Нероне разбогател настольно, что воздвиг на свой счет стены (разрушенные осадой 49 г. до P. X.).
В противоположность школе Марселя, школа Отена была настоящей галльской школой, куда бросилась молодежь друидов. Она была настолько многочисленна, что в 21 году, во время возмущения Флора и Сакровира, последний, захватив ее учеников, думал обеспечить нейтралитет всей галльской знати. Избирая Отен местом для такой школы, правительство не только делало любезность верным союзникам Рима, но и опиралось на верно понятые чувства всей нации. Лион был слишком римским городом. Здесь молодые галлы не чувствовали себя дома. Наоборот — они были у себя в своем чисто-кельтском и преданном Риму городе. К середине III века мы более не слышим ничего об отенской школе: разгром, постигший город, подрезал ее жизнь в полном цвету. Ее прекрасное здание стало добычей пламени, зажженного солдатами Тетрика. Деятельность ее возобновится только в эпоху тетрархии. Тогда же в знак особой милости будет ей послан Констанцием Хлором ритор Евмен.
Евмен был одним из самых выдающихся людей Галлии. В жилах его текла греческая кровь. Дед его, родом из Афин, был преподавателем риторики в Риме, затем в Отене, где преподавал до 80-летнего возраста. Внук его, родившийся в Отене, унаследовал его вкусы и призвание. Его профессорская слава обратила на него внимание Констанция Хлора, который приблизил его к себе в качестве своего «magister memoriae» (магистр записей) — нечто вроде государственного секретаря, на обязанности которого лежала редакция бумаг, исходивших из императорской канцелярии. Это была одна из высших должностей в государстве. Возвращая его впоследствии к профессуре, — что в обычном порядке было бы понижением, император старался уничтожить всякую мысль об опале: он не только сохранил, но и удвоил его жалованье и написал ему следующее письмо, которое предлагал прочесть публично при вступлении в должность: «Наши галлы, дети которых изучают artes liberales (свободные искусства) в городе Отене, и сами юноши, которые с такой радостью сопровождали нас, заслуживают забот о развитии их природных дарований. Можно ли предложить им лучшую награду, чем дар духовных благ, то единственное, что случай не может ни дать, ни отнять? Потому-то мы решили поставить вас во главе их школы, которую смерть лишила ее главы, — вас, чье красноречие и высокую честность мы могли оценить в ведении наших дел. Мы желаем, чтобы, не теряя ничего из преимуществ вашего сана, вы снова приняли вашу кафедру риторики в вышеупомянутом городе, который мы желаем, как вам известно, восстановить в его былом величии. Там вы будете формировать умы юношества и внушать им склонность к лучшей жизни. Не считайте это дело унизительным для того высокого сана, которым вы были облечены. Почетная профессия поднимает, а не унижает достоинство человека. Наконец, мы желаем, чтобы вам было назначено жалованье в 600 000 сестерций за счет города, дабы вы знали, что Наша Милость награждает вас по заслугам. Прощайте, дражайший Евмен»
[238].
Евмен был достаточно великодушен, чтобы пожертвовать на восстановление здания все свое огромное жалованье. Но все усилия были тщетны: ни школа, ни город не возродились в прежнем блеске.
Этот факт был исключением в судьбах галльских школ этой поры. Никогда не жили они более полной жизнью, чем в IV веке, который был для Галлии веком воскресения. Правительство осыпало ее милостями. Только центр тяжести несколько переместился, вслед за перемещением политической жизни к северу. Уже при Марке Аврелии Фронтон говорит о Реймсе, как вторых Афинах; а рядом с ним на имя очага просвещения начинает претендовать Трир. Императоры, поселившиеся в нем, всячески стараются привлечь знаменитейших учителей, давая им большое жалованье. Впрочем, в духовной жизни Трир всегда занимал второстепенное место. Тревожное существование на границе, угрожающая близость варварства не давала возможности свободно отдаваться умственному труду. Он нашел более благоприятное убежище на другой оконечности Галлии.
