Аквитания находилась в этом смысле в особенно выгодном положении; от грома войн, наполнявшего Лионскую и Белгику, до нее доходило только слабое эхо. Благодаря этой тишине и хозяйственному процветанию, она могла стать последним приютом античного знания. Слава ее риторов гремела повсюду. Она снабжала ими Италию и Восток и вводила их в качестве воспитателей в императорскую семью. Блаженный Иероним уделяет им место в своей хронике, и Симмах, самый блестящий представитель латинского красноречия в эту эпоху, в высокопарных выражениях признает все, чем он обязан их урокам
[239].
Тулуза, Ангулем, Пуатье, Ош, Нарбонна, которая в этом отношении связывается с Аквитанией, также имели славные школы, но их затмевала слава Бордоской, которую и мы знаем лучше всего, благодаря описаниям Авзония, одного из замечательнейших ее учеников, а впоследствии — профессоров. Под конец жизни мысль его с благодарностью переносилась к воспоминаниям об учителях его и товарищах, и он посвятил им ряд заметок и портретов в стихах, живо рисующих то, чем был университет, аудитория — в эту пору и в этой части римского мира.
Особенно поражает нас, что обыкновенно все эти люди занимают очень высокое положение в тогдашнем обществе. Они богаты, — снискав себе это состояние своей профессией, притом не столько благодаря жалованью, которое, впрочем, всегда могло быть выше установленного минимума
[240], сколько благодаря другим доходам: подаркам родных ученика и особенно плате с записи студентов, взимаемой в пользу профессоров, причем ее цифра была пропорциональна знаменитости последних. Кроме того, они были освобождены от всех налогов, лежавших такой тяжестью на остальном населении. К богатству присоединялся почет: члены курии, декурионы и магистраты, — они занимали первое место в рядах аристократии. Некоторые, став известными императору, достигали высших государственных ступеней. Непотиан из Бордо, Эксуперий из Тулузы были губернаторами провинции. Авзоний, учитель Грациана, получил титул комита, в 376 году он был назначен префектом претория в Италии и Африке, в 378 году — в Галлии, в 379 сделан консулом, — в ту пору, правда, только почетный, но самый блестящий сан. Мы уже говорили о блестящей карьере Евмена и Евгения, которого Арбогаст сделал императором.
Студенты были многочисленны. Они имели свои корпорации, свои знамена, свои собрания, веселые и шумные. Они принадлежали в большинстве случаев к аристократии, к крупной буржуазии. (Впрочем, факт установления Александром Севером стипендий для учеников заставляет несколько ограничить это утверждение). Высшие классы, не имея исхода ни в торговле, которая была предоставлена вольноотпущенникам, ни в армии, все больше заполняемой варварами, бросились на административную карьеру, где новая система увеличила число мест, а доступ к ней давала школа. Адвокат фиска, секретарь канцелярии, префект претория прежде всего должен был быть образованным человеком. Недаром императоры покровительствуют школам, следят за успехами и поведением студентов: в этой молодежи воспитывалась их будущая бюрократия. По всем этим соображениям, наука окружена была любовью и почетом, доходившими до поклонения.
Характер данного образования по-своему выражает отрицательные стороны данного разлагающегося мира, но оно не исчезнет вместе с этим миром и наложит свой отпечаток на средневековые школы, в известных элементах своих оно доживет и до наших дней.
Школа, вроде бордоской и отенской, не была университетом в нашем смысле. В ней соединялись занятия высшего характера с подготовительными — грамматика с риторикой. Грамматику понимали не в ее тесном значении. Как замечает уже Квинтилиан, в нее входили две части: искусство правильной речи и толкование авторов латинских и греческих, причем нередко начинали с последних, предпочитая остальным Гомера и Менандра. Чужой язык не всегда приходился по вкусу ученикам. Авзоний признается, что недолюбливал его в детстве. Но он занимал почетное место в образовании: единственные учителя — не галлы, которых мы встречаем в Галлии, — происходят из Греции. Из латинских поэтов на первом месте стоял Вергилий, уже тогда очень популярный; затем, далеко не в такой степени любимые, Гораций и Теренций. Прозаиков ценили меньше, и отсутствие этой твердой, здоровой пищи сильно чувствовалось на складе образования. Но самым большим злом было отсутствие систематизированных положительных знаний. Конечно, объяснение авторов было не чисто словесным. Оно предполагало разнообразный комментарий — географический, исторический, философский и даже естественнонаучный. Но все эти знания сообщались только попутно — по поводу текстов. Они не составляли связного целого и не побуждали к самостоятельным исследованиям. Эрудиция заключалась в пережевывании сочинений Варрона. Это — та самая бесплодная экзегеза, то преклонение перед книгой и буквой, которое будет угнетать мир в век схоластики.
Те же черты характеризуют высшие ступени образования. Нас поражает узость программы: науки уже нет, — она подорвана ростом мистицизма; кроме того, римляне и прежде ценили ее только ввиду практических ее приложений. Философии также нет: на Западе всегда относились к ней с некоторым недоверием, оставляя монополию на нее афинской школе. Самое право, — создание и наиболее прочное наследие Рима — имело серьезных представителей только в двух столицах и в школах Бейрута. Оставалась риторика, как комментирование предложенных текстов и развитие поставленных тем. К этому сводилось все обучение. Красноречие, бывшее мужественным искусством в античном обществе, стало пустым и поверхностным развлечением. Оно свелось к условным приемам, где изящество фразы прикрывало отсутствие содержания. Эта дисциплина, изучаемая ради нее самой, ставшая целью, оторванная от серьезного содержания, являлась бесплодной и опасной работой, обедняющей и вместе обременяющей мысль. Когда мы видим плоды этой работы в наиболее популярных произведениях той эпохи, — в речах Гимерия, в панегириках Евмена, в большей части стихотворений Авзония, когда мы видим, как все это лишено сущности и мысли, — мы готовы, приписать этому образованию известную долю вины в общем упадке и разложении Империи.
Начало литературной истории Галлии восходит к самым цветущим дням Империи. Латинская литература находится в блестящей поре зрелости, когда Галлия II, прежде всего Нарбоннская, начинает вводить в нее свои силы. Она не только обеспечивала публику славным писателям Рима, доставляя читателей Марциалу, корреспондентов — Плинию, она рано выдвинула им подражателей и соперников. Трудно сказать, сколько было среди них чистокровных галлов, и сколько — римских колонистов. Трог Помпей был чистый галл. Следует также отметить, что Домиций Афр и Валерий Катон носят то же имя, что Домиций Агенобарб и Валерий Флакк — проконсулы Трансальпийской Галлии в 121 и 89 гг. по P. X. А мы знаем, что провинциалы, получавшие право гражданства, принимали имя проконсула, через которого дарована была эта милость. Итак, можно предположить, что оба были галлы.
