Галльские писатели никогда не отличались той могучей оригинальностью, какая характеризует писателей испанских и африканских. Они не оказали одинакового с последним влияния на литературу. Кроме того, их произведения от первых двух веков почти все пропали, и мы знаем о них только косвенно. Они довольно разнообразны. Галлия произвела одного историка, о котором речь будет ниже, и двух выдающихся поэтов. Один из них, Терренций Варрон, прозванием Atacinus (так как он родился на берегах Оды), жил в веке Августа. Он перевел «Аргонавтики» Аполлония, делал опыты в сатирическом роде и преуспел в элегическом. Он сложил в честь Цезаря поэму о войне с секванами. Его современник Корнелий Галл из Фрежюса обязан своей славой дружбе с Вергилием и прекрасным стихам своей второй эклоги. Сам он был прежде всего элегиком. Он пользовался исключительной милостью императора, получил египетскую префектуру, затем внезапно подвергся опале… К той же поре относится деятельность Катона, поэта и грамматика, от которого дошло несколько изящных стихотворений.
Не поэзия, однако, была любимейшим родом литературы в Галлии. В «Диалоге ораторов» Тацит поручает именно галлу доказывать преимущества риторики перед поэзией. Красноречие было национальным искусством Галлии. Это отмечают все латинские писатели от Катона Старшего до Ювенала, Клавдиана и блаженного Иеронима. Эти вкусы будут доминирующими и во французской литературе. Первые школы латинской риторики в самом Риме будут открыты в I веке до P. X. галлами, Л. Плотием и М. Антонием Гнифоном. Галлом был и Росций, славный актер, любимец Цицерона, по-своему — мастер слова.
Вибий Галл и Юлий Флор в веке Августа считались красою римской трибуны. Оба галлы родом, так же как и их современник Воциен Монтан, нарбоннский уроженец, блестящий и находчивый импровизатор.
К следующему поколению принадлежат Домиций Афр из Нима и Юлий Африкан из Сента. Оба запятнали себя ремеслом доносчиков в Неронову пору. Африкан обесчестил себя, принеся Нерону поздравление по поводу смерти его матери. Правда, ирония чувствуется в нем: «Твоя Галлия умоляет тебя, о, цезарь, мужественно вынести твое счастье». Как оратора, его хвалят за яркость и силу, и вместе упрекают в изысканности и длиннотах. Домиций Афр был претором при Тиберии, консулом при Калигуле, куратором вод при Клавдии. Квинтилиан считает его величайшим оратором той поры за верность его классическим традициям, за чистоту вкуса, выгодно отличавшие его на фоне манерности и напыщенности, введенной в литературную моду испанцами. Он славился своим остроумием, тонкими выходками, полными веселого лукавства.
Такое остроумие отличает и Марка Апра, адвоката и хулителя стихов в Тацитовом «Диалоге». Он представляет здесь положительный ум, практический здравый смысл, немного низменного склада. Но и он вдохновляется, говоря о своем искусстве, которое находит прекраснейшим за его практическую полезность. Вполне новый человек по духу, он, в общем, не в пример Афру, не отличается уважением к освященным традицией образцам. Великие имена ему не импонируют. Несколькими колкими словечками он развенчивает цицероновский период. Он любит короткую, игривую и искрящуюся фразу, — в духе Сенеки. Рядом с ним Тацит выводит его соотечественника и соперника Юлия Секунда, племянника Юлия Флора, натуру более гармоничную, более полную и богато развитую… Итак, из четырех собеседников этого диалога двое оказываются галлами.
Южный бассейн Роны, подобно итальянской Кампанье, остался сильно насыщенным эллинизмом. Этим, вероятно, объясняется направление Трога Помпея. Из извлечения Юстина нам трудно угадать, каково было его большое историческое произведение. Плиний Старший говорит о нем с уважением. Можно уловить только план его и общий замысел, откуда видно, что этот воконтий чувствует и мыслит, как настоящий грек. Основание Империи совершалось на его глазах. Его дед служил при Помпее (откуда его имя), его отец был секретарем при Цезаре, и все-таки Рим представляется ему только некоторым привеском к Греции. Центром и узлом всемирной истории рисуются ему не римские победы, а завоевания Александра Македонского.
Те же влияния формировали сто лет спустя полиграфа Фаворина, уроженца Арля, но грека до глубины души, каким мог быть только афинянин или александриец. Он много лет провел среди эллинского общества, и из его многочисленных сочинений ни одно не написано по-латыни. Любимец Адриана, тесно связанный с Иродом Аттиком и Плутархом, ученик Диана из Прузы и учитель Павла Гелла, он интересует нас в качестве совершенного представителя эрудиции своей эпохи, — эрудиции мелочной и бесплодной, без значения и глубины.
Галльская литература долго цвела вне родины. Рим привлекал к себе все выдающееся. Лучшие галльские ораторы блистали на римской кафедре. Положение дел изменилось в IV веке, когда Галлия стала ареной политического и духовного возрождения. Роль Галлии в защите Империи и в ее внутренних смутах, присутствие императоров и их двора, деятельность университетов, — все это дало новый толчок умственной деятельности. При полном почти безмолвии, воцарившемся в Италии, Африке, Испании, ее голос звучал громко, во славу римского величия и латинской музы. Это был великий век ее литературы, если это слово не слишком сильно по отношению к произведениям, обличающим уже истощенное и пораженное на смерть общество.
Эта литература — преимущественно риторическая. Характернейшим ее продуктом является сборник, известный под именем «Латинских Панегириков». Он содержит 8 речей, которые были произнесены в Галлии, притом — за исключением одной — перед императорами, в Трире, по поводу какого-либо важного факта или памятной даты их царствования: дня рождения Максимиана, покорения Британии, свадьбы Константина и Фавсты, поражения Максенция на Мильвийском мосту и т. д. Большинство этих речей анонимны. Мы знаем автора только одной: это увещание, произнесенное перед наместником Лионской 1-й в 297 году на Отенском форуме ритором Евменом, только что призванным к руководству Отенским университетом.
Тщетно пытались установить, не принадлежат ли ему и другие речи сборника. Одно несомненно, что все они сочинены его современниками и большинство — его коллегами. Сам сборник, по-видимому, составлен в Отене как документ в пользу Отенской школы и ее преподавания, II, как таковой, прекрасно характеризует требования ораторского искусства в эту пору и в этой среде.
Нам, конечно, не может нравиться это парадное, официальное, придворное красноречие, по образцу Панегирика Плиния, который поэтому и фигурирует в начале сборника, и приемы которого повторяются в неловких подражаниях, доводящих их до карикатурности. Все отталкивает в этом потоке похвал, где гипербола соперничает с глупостью, где изысканность формы прикрывает убогость содержания. Но следует быть справедливым. Не все лживо в этих надутых похвалах, не все пусто в этой в общем-то бедной мысли. Из-за условных тем просвечивает искреннее чувство, верная мысль, несколько оправдывающая эту плохую риторику и располагающая нас к снисходительности. Здесь прорывается горячий патриотизм, который иногда выражается с захватывающей силой, законное чувство благодарности к императорам, при всех своих отрицательных сторонах сумевших задержать гибель Империи и обеспечить Галлии давно утраченный мир. Сам стиль не без достоинств. Он заимствуется из хорошего источника, основан на хорошей цицероновской традиции, хотя лишен оригинальности и отзывается школой, а не жизнью. Неприятен в нем избыток некоторых особенностей: монотонная и манерная изысканность, непоколебимое самодовольство во всех приемах и ухищрениях мастерства. Но как ставить это в вину последним фанатикам античной цивилизации? Их искусство во всех его мелочах воплощало все, чему угрожали успехи варварства. Риторика, как было удачно замечено, была своеобразной формой римского патриотизма.
