Д.М.: Как проходила твоя адаптация на новой территории?
С.Ц.: Я в Израиле начал снимать через три месяца по приезде. И, как я уже говорил, первый же фильм («Жили-были русские в Иерусалиме») имел большой успех и в 1974 году получил приз на X Всемирном фестивале телевизионных фильмов в Голливуде. Впервые в истории Израиля. Я был и в России востребованным режиссером.
Д.М.: Неужели не было никаких проблем?
С.Ц.: Есть две проблемы с официальной эмиграцией. Одна – чисто техническая и решаема – эмигрантов всегда поддерживают различные организации, созданные для этого. А вот со второй проблемой – чисто внутренней – гораздо тяжелее справиться. Исследования показали, что первые годы на новой родине эмигрант психически болен и неадекватно воспринимает реальность. Как ребенок не понимает, как себя надо вести. И на то, чтобы это прошло, уходят три–четыре года. И тут люди делятся на тех, кто радостно хочет войти в новый мир и быстро всему учится, и на тех, кто держится за старое и кому все дается тяжело. И тогда для них это психическое расстройство не кончается.
Д.М.: Как советско-израильский кинематографист влился в нью-йоркскую богему?
С.Ц.: Проблемы у меня никакой не было. Технически я стал работать на «Радио Свобода», где все были русские и жили русской жизнью, не общаясь с американцами. У них все интересы оставались в России. Я там проработал с 1976 по 1981 г. Но я хотел войти в американскую жизнь, и получалось, что я живу двойной жизнью… Днем я жил русской жизнью, а вечером я попадал совсем в другую среду. Первая подруга в Израиле, когда мы с женой учили язык, у нас оказалась американка. И к ней мы и приехали в гости впервые в Сан-Франциско. И потом мы подружились с ее друзьями. Почти каждый интеллигентный американец, с которым мы знакомились, становился близким знакомым, от которого появлялись новые контакты. Никаких проблем с вхождением в американскую среду не было.
Д.М.: Чисто практически, что ты делал в первое время, переехав в Нью-Йорк?
С.Ц.: У меня был план. Я прочел к тому времени очень умную книжку про американское кино, в которой говорилось, как делается независимое кино и о том, что для этого необходимо иметь богатых друзей. Что авторы живут иллюзиями, что их пригласят в Голливуд. Я прекрасно понимал, что в Голливуд никого не приглашают. Я туда не рвался и знал, что начало моей американской карьеры будет не там. Я не помню такого случая, чтобы человек поставил свой первый фильм там. Голливуд обычно берет людей, у которых уже есть успешный фильм. А способов сделать этот первый фильм довольно много. К примеру, Френсису Форду Копполе папа подарил дом, который он заложил, и на этот заем снял свое первое кино. Я умею снимать дешево. Я понял, что сразу не смогу сделать американский фильм, для этого я должен изучить местную жизнь. Изучить, как найти инвесторов, а каждый мой новый сценарий будет ближе к этой жизни, и каждый новый бюджет экономичнее и ближе к возможности найти деньги. Среди первых друзей нашей семьи оказалась пара, знавшая дикое количество богатых людей. Вместе мы основали нашу кинокомпанию. Каждый день мы ходили в гости к миллиардерам и самым богатым людям Нью-Йорка и пытались собрать деньги.
Д. М.: Какой проект был первый у вашей молодой компании?
С.Ц.: «Свит сикстин», который я сейчас возродил и предложил тебе принять участие. На этот проект давал деньги сосед наших друзей – итальянский миллионер. Потом появились лучшие актеры и прокатчики, потому что мы были в правильной среде. К моменту поиска инвестора уже для «Жидкого неба» их было полно вокруг и надо было просто сыграть правильную игру. Чтобы каждый из них думал, что если даст деньги не он, то это сделает другой. Потому что все друг друга знали. Таким образом тот, для которого эта сумма казалась мелочью, которую он мог легко потратить, и дал ее.
Д.М.: Создается впечатление, что ты в Америке решил все свои финансовые вопросы на долгие годы, или это обманчивое ощущение?
С.Ц.: Я не знаю, как это может быть, чтобы финансовый вопрос решился на долгое время. Надо все время зарабатывать. Разные были периоды, но с удовлетворением хочу заметить, что менять профессию мне не приходилось. Мы оба с женой никогда не занимались чем-то далеким от профессии, если не считать ту работу на «Радио Свобода», но журналистская профессия близка к кино. Я этим занимался всегда и в России одновременно.
Д.М.: Кинорежиссер Орсон Уэллс и его Театр Меркурий тоже довольно успешно занимались радиопостановками, как помнишь, и их «Война миров» вызвала паническую атаку у целого города…
С.Ц.: На Западе я продолжал свою нормальную жизнь и так же упрямо стоял иногда на проектах, которые люди не хотели финансировать. И тогда я предпочитал снимать рекламу. Она не порабощает и не привязывает надолго. Пришел, снял и ушел. Делал заказные документальные фильмы как в России, Израиле, так и в Америке.
Д.М.: В России темы, поднятые в твоем кино, – секс, наркотики и инопланетяне – были табуированными и, в принципе, реализация в этом направлении была бы невозможна. Поэтому можно ли сравнивать, выиграл ли ты экономически, эмигрировав? Потому что идеологически твой выигрыш неоспорим.
С.Ц.: Никогда в моей жизни не стоял вопрос, чтобы я выбирал по экономическому принципу. Он никогда так не стоял в России и никогда так не стоял на Западе. Я легко отказывался от экономического роста ради определенных принципов. В Израиле есть закон, что человека, проработавшего три года на одном госпредприятии, уволить нельзя, и он остается на нем навечно – до пенсии. Для получения звания неприкасаемого на израильском ТВ у меня оставалось две недели, когда я собрался и уехал навсегда из Израиля в Америку – без грин-карты и права работы там, с тысячью долларов в кармане.
Д.М.: Ты прямо не для денег рожденный поэт Владимир Маяковский! (Смеется.)
С.Ц.: (Смеется.) Получается так. Всю мою жизнь материальный вопрос для меня не стоял. Если бы он стоял, я действительно снимал бы в Голливуде то, что мне и предлагали, и стал бы очень богатым человеком. Или остался бы в рекламном бизнесе, к которому меня склоняли. В дорогой рекламе платили больше, чем в кино, но я скромно отказался и от этого.
Д.М.: Где ты оказался со своими принципами теперь?
С.Ц.: Многие мои друзья шутят, что у меня самая лучшая квартира в Нью-Йорке. И один мой друг, который, к сожалению, умер от рака, говорил: «Когда мы устроим революцию в Нью-Йорке, мы, прежде всего, возьмем и экспроприируем почту, телеграф и квартиру Цукермана!» У меня гигантский лофт, и я не знаю никого, у кого бы была площадь больше, чем у меня. У Уорхола была Фабрика – не перегороженный пустой этаж, где все крутились, и он там не жил. У меня же квартира ни на что не похожа. Это второй этаж сразу двух домов. С пробитой стеной между ними, соединенными лесенкой, потому что у них на разном уровне полы.
Д. М.: Твой персональный музей, в котором хранится все?
С.Ц.: Уже далеко не все. Многое выкинули. У нас было неограниченное пространство для хранения реквизита из фильмов, потому что долгое время шесть этажей над нами пустовали. Дом внизу перестроили и не было входа на верхние этажи. Наверх можно было попасть только по внутренней лестнице – от нас. И поэтому многие годы у нас было неотапливаемое и неосвещаемое пустое пространство для хранения всего, что скопилось за годы работы. Потом дом купил новый собственник и перестроил его, так что это пространство превратилось в дорогие квартиры. И сейчас я жалею, что многие вещи нам пришлось выкинуть. Весь реквизит «Жидкого неба» лежал там.
