Мерлин ждет меня рядом с алтарем. Я помню слова Нимуэ о жертвах и гадаю, не собираются ли они бросить меня на тот камень, как козу, которой намерены перерезать горло. Подавленная, я дрожу, и от этого становится лишь хуже, когда лорд Элленби наклоняется ко мне:
– Нужна храбрость, чтобы разговаривать со мной так, как ты вчера, Ферн. Это сулит хорошее, да?
Потом он отступает назад – и я остаюсь наедине с мерзким старикашкой.
– Оружие, девица? – спрашивает Мерлин.
Я показываю ему кулон. И невольно оглядываюсь на Олли. Он неотрывно смотрит на украшение. Хорошо. Если я буду убита в этом Испытании из-за глупого подарка моего глупого брата, надеюсь, он умрет от стыда.
Мерлин с неожиданной силой поднимает меня на алтарь. Его белая поверхность покрыта красными полосами. «Ладно, значит, это кровь», – думаю я, чувствуя, как из моего горла вырывается истерический смех.
Феи, что теперь окружают меня, раскидывают руки и закрывают глаза, как будто входя в некий транс. Все это очень по-язычески. И вдруг воздух кажется насыщенным электричеством.
Мерлин хватает меня за левую руку, а другую свою руку вскидывает вверх. Инспайры вокруг нас скручиваются в длинное лезвие без рукоятки. Я пытаюсь вырвать руку, но хватка у Мерлина железная.
– Никогда не слыхала о кровавой клятве, девица?
Мерлин похлопывает по моему кулаку ножом, чтобы я раскрыла ладонь.
– Ни за что, – говорю я.
Дело не в том, что я не желаю чувствовать боль, – если честно, мне и похуже доводилось, – я просто не настолько глупа, чтобы добровольно ей поддаться.
Вмешивается лорд Элленби:
– Если ты не сделаешь этого, то не сможешь пройти Испытание.
Вот дерьмо. Я широко раскрываю ладонь. Ладно, это ведь просто сон в конце дня. Но, несмотря на то что говорил лорд Элленби, может ли болеть порез, нанесенный во сне?
Мерлин опускает лезвие, и на металле вспыхивает солнце.
Выясняется, что на самом деле это очень больно. Нож настолько острый, что впивается в мою ладонь как проволока для резки сыра. Я подавляю желание отдернуть руку. Я не хочу проявлять хоть какую-то слабость. И вместо этого рассматриваю порез. Сквозь кровь я различаю что-то белое и понимаю, что это должна быть кость. Меня тошнит.
– Вот так, девица, – слышу я отдаленный голос Мерлина. – Пусть льется.
У меня гудит в ушах. Кровь завораживает. Я поворачиваю ладонь так и эдак, наблюдая за тем, как алый сироп скапливается в ране. Потом он выливается и ползет по ладони, обвивается вокруг моего запястья. Некоторое промедление – и наконец первая капля падает на алтарь.
Сначала мне кажется, что я вдруг оглохла. Я не замечала шума в отдалении – бормотания сквайров, пения птиц, гула ветра, – пока он не исчез. Впрочем, и Мерлин тоже исчез. Вообще-то, я вдруг оказалась в полном одиночестве. Это как раз то, о чем говорил Элленби: я не смогу никого видеть, но, похоже, они видят меня. Я стараюсь собраться с силами и широко раскидываю руки. А потом осторожно кашляю, проверяя, и выясняю, что не оглохла; просто звуки заглушило пространство вокруг меня. Это напоминает мне о том ощущении, которое я испытываю, когда в Лондоне идет снег, когда нечто мирное наполняет воздух.
Кровь быстро капает с моей ладони. Она не собирается лужицей на алтаре, а расползается по нему. Я предполагаю, что должна сойти с него, но я испугана. Я не знаю, что может произойти, если я это сделаю. Потом кровь просачивается в подошвы моих кроссовок. Через мгновение вокруг них начинает клубиться ароматный дымок. И в нем вспыхивают картины. Семилетний Олли дает мне изюм из своего мороженого. Клемми при нашей первой встрече обнимает меня уж слишком энергично. Дженни рассматривает меня, стоя на другой стороне площадки для игр. И именно ее лицо и лицо Олли возникают снова и снова. Дженни, Олли, Дженни, Олли, Дженни – а потом она вдруг стоит прямо передо мной, висит в воздухе, ее глаза совсем рядом с моими.
– Привет, ведьма, – злобно шипит она.
12
Я падаю с алтаря. И как только мои руки касаются земли, я уже не на ярком солнечном свете и не на травяном ковре. Я снова в Уонстед-Флэтс, и стоит ночь. Прежняя паника наполняет меня. Я точно знаю, что случится сейчас. Веревки затянутся вокруг меня, держа у дерева, а потом загорится огонь. Если честно, я в бешенстве на саму себя из-за того, что ввязалась в нечто столь очевидное. И еще больше злюсь на себя потому, что до сих пор каменею при мысли обо всем этом. Память о пламени слишком жива, хотя прошел год.
Появляются веревки. Они обвиваются вокруг моих рук, вокруг талии, вокруг ног, их гораздо больше, чем было в день настоящего события. «Это действительно происходит, – думаю я. – Если ты умираешь в этом мире, ты и в реальном мире тоже умираешь». Но на этот раз рядом нет Андрасты, чтобы помочь мне.
Я могу лишь шевелить кистями рук, но они слишком сильно дрожат, так что пользы никакой. Кулон скользит в моих пальцах. Я едва не теряю его, но в последний момент подхватываю пальцем цепочку. Это ведь вроде как мое оружие. И как, черт побери, я могу защититься кулоном от яростного огня?
Как по сигналу, Дженни чиркает спичкой у моих ног. В воздухе вокруг меня взлетают листья, лишь для того, чтобы тут же сгореть в языках пламени. Жар подбирается к моим кроссовкам, ища слабое место. Я не хочу кричать. Не хочу. Десятки людей наблюдают за тем, как я это выдержу. Я не намерена доставлять им удовольствие, показывая, насколько я испугана.
Думай, Ферн. Единственный шанс выжить – понять, как использовать медальон. Огонь мешает мне сосредоточиться. Он уже пробирается сквозь кроссовки и ползет вверх по ногам. Где-то неподалеку кто-то стонет от боли. Низкое «ууххх…». Потом я осознаю, что это я сама. Я наматываю цепочку на пальцы, пока серебряный полумесяц не врезается мне в ладонь. Укол помогает мне сосредоточиться. Я думаю о лезвии, сотворенном Мерлином, и гадаю, могу ли я сделать то же самое. Я представляю острый клинок и крепкую рукоятку. Что-то вроде бы мелькает в глубине моего сознания. Какая-то боль, мгновенный острый приступ боли в мозгу, которая тут же будто выскальзывает из головы, проходит по плечу и вниз по руке. Мои пальцы дергаются, я снова чуть не теряю кулон. Искры летят с кожи на металл.
Цепочка мгновенно разогревается, она горячее, чем огонь, пожирающий мои ноги. Она дергается в моих пальцах, как кузнечик, пытающийся сбежать. И растет, растет, пока в моих руках уже не кулон, а нечто мягкое. Маленькая сумка. Вовсе не полезный нож, на который я надеялась. Но сумочка слишком тяжела, чтобы оказаться пустой.
Пламя уже добралось до моих бедер. Я больше не чувствую ног. То, что лежит в сумке, тихо звенит. Мне приходится двигаться очень осторожно, я не могу позволить себе упустить сумку. Я сую внутрь один палец. На ощупь там что-то вроде мраморных шариков. Я осторожно поднимаю один вверх.
