– Вот поэтому я и не стала их мыть, – сладким тоном произношу я.
Олли кривится, глядя на меня, и мы умолкаем. Снизу доносится голос папы, он подпевает звучащей по радио песне «Пусть идет снег».
– Когда ты узнал? О силе, я имею в виду, – спрашиваю я, говоря чуть громче, чтобы заглушить голос Клемми, присоединившийся к папиному.
– Я не понимал, что это такое, до ночи у монумента. Но я чувствовал воспоминания и эмоции людей в Аннуне с тех пор, как вокруг меня вспыхнул тот свет. Я именно так и узнал о том, что Мидраут был главой танов. Та табличка в саду… Ну, когда я прикоснулся к пустому пространству, я увидел Мидраута в кресле лорда Элленби.
– И ты никому ничего не сказал?
Олли пожимает плечами:
– Думал, что можешь заглянуть в их мысли, а они ни о чем не догадаются, да?
– Нет, все совсем не так, – зло бросает Олли. – Я… я старался этого не делать. Я притворялся, что ничего не происходит, ясно? Я старался ни до кого не дотрагиваться, а если это случалось, старался не обращать внимания на те образы и чувства, что лезли мне в голову.
– Потому что ты не хотел выглядеть чокнутым.
Олли снова пожимает плечами:
– А что, ты меня осуждаешь?
– Нет, – искренне отвечаю я. – Я просто думаю, что это забавно, учитывая то, что ты годами превращал мою жизнь в ад, потому что считал меня чокнутой.
Глаза Олли загораются гневом.
– Послушай… – начинает он.
– Давай это оставим? – перебиваю я его.
Сегодня мне не хочется злиться, и я не говорю того, что сказала бы, пожелай я затеять ссору. И если та часть Иммрала, что досталась Олли, дает ему возможность по-настоящему понимать чувства других людей, то это лишь хорошо.
– Наверное, теперь лорд Элленби хочет заставить нас работать вместе, – говорю я, пытаясь сменить тему.
Олли иронически фыркает:
– Это уж точно.
Песня внизу кончается, Олли собирается уходить. Когда он приближается к двери, я вспоминаю еще кое-что.
– А что ты видел? Когда лорд Элленби держал твою руку?
Олли оборачивается:
– Много всякого. И без особого смысла. Думаю, я видел его семью в Итхре. И еще там был какой-то морриган в саду, его кормила какая-то женщина, а потом та же самая женщина наклонялась над сновидцем. Все пронеслось так быстро, что я ничего не понял.
– Тогда почему ты потом выглядел так странно?
Олли немножко подумал, прежде чем ответить.
– Наверное, это из-за эмоций, связанных с теми воспоминаниями. В них не было никакой радости. И в нем тоже. Вообще никакой радости.
24
Рождественская ночь в Аннуне предположительно должна быть для танов одной из спокойнейших ночей в году, но мы с Олли, прибыв в Тинтагель, никакого спокойствия не видим. На галереях слышатся крики, рееви машут руками, показывая друзьям на нас, харкеры шумно приветствуют нас, когда мы проходим мимо их столов. Но это и в сравнение не идет с тем громом приветствий, который раздается, когда мы входим в рыцарский зал.
Феба подбегает к нам и тут же просит:
– Покажи, как ты это делаешь!
Рыцарь из старших замечает:
– Клянусь, я бы использовал такую силу для множества добрых дел, если бы обладал ею.
– И вы обо всем помалкивали, а? – усмехается Рамеш.
– Эй, это ее сила, не моя! – возражает Олли.
Он очень четко дал понять прошлой ночью, что предпочитает держать в тайне свою способность читать мысли, но ничего не получается.
– Я помню, как вы оба заболели у театра «Глобус», – заявляет Рамеш. – И никто из нас не мог вообразить, что у Ферн есть дар читать мысли – уж извини, Ферн, – так что мы решили, что и у Олли должен быть Иммрал.
– А потом мы поболтали о ваших глазах, – объясняет Райф. – И Наташа сообразила насчет синего-красного-фиолетового, и раз уж вы близнецы, то сила могла разделиться.
– Да, и мы будем признательны, если ты нам будешь сообщать, когда заглядываешь в наши мысли, ладно?
Эмори слегка толкает Олли в плечо. Она улыбается, но что-то в ее голосе дает нам понять, что никто не в восторге от его части Иммрала.
Я тащусь следом за Олли к его шкафчику, потому что это, кажется, единственный способ вынудить других отстать от меня – вроде как «мне надо побыть наедине с моим суперсильным братишкой».
Когда Олли открывает шкафчик, я всматриваюсь в его несчастное лицо.
– Ты привыкнешь, – говорю я наконец, – привыкнешь быть странным.
– Как?
– Стань скромным. Не болтай много. Думай о каждом своем движении и о том, как сделать его менее заметным.
Олли не смотрит на меня.
– Звучит ужасно.
– Да, это не самое большое развлечение.
– И все равно не всегда срабатывает.
Его руки дрожат. Мимолетное сочувствие заставляет меня наклониться немного ближе к нему и очень мягко сказать:
– Но ведь здесь нет всяких Дженни.
Мгновение-другое Олли смотрит на меня с такой открытой горечью, что я уверена: он близок к тому, чтобы впервые попросить прощения за свое участие в том костре. Потом по комнате разносится грохочущий смех Рамеша, и Олли отводит взгляд. И тут я вижу это. Что-то вроде стихотворения, вырезанного на доске в его шкафчике.
Вернется нечто, тяжела находка,
Если найдется, то обернется новым всегда убытком.
Грусть, да, потеря. Легко печаль, пропажа заменится обратно.
Одна скоро забудется, если ее не вспоминать.
Но знают все, что безвозвратна любая утрата.
– Что это? – спрашиваю я.
Олли дергает плечом:
– Понятия не имею. Оно тут лет сто, похоже.
Я еще раз всматриваюсь в стихотворение, уверенная, что уже видела его где-то прежде. Потом нас зовут на тренировку, и я забываю о нем. Пока что.
К счастью, внимание к Олли и ко мне ослабело в новом году – отчасти потому, что все слишком заняты предстоящим распределением по полкáм, а отчасти из-за того, что лорд Элленби отстраняет нас с братом от обычных занятий для личных тренировок. Мы занимаемся нашим Иммралом с теми учителями, которые свободны в данный момент. Теоретически это грандиозная идея, и в случае с Олли это работает. Он гораздо раньше осознал свой Иммрал и уже научился управлять им на базовом уровне, после того как несколько месяцев подряд старался не позволять себе читать мысли. Ему только и нужно, что несколько доброжелательных подсказок, чтобы отточить умение просеивать воспоминания и эмоции.
