Я чувствую, как она искоса посматривает на меня.
– Я вовсе не пытаюсь выглядеть хорошенькой или что-то в этом роде, – огрызаюсь я.
– Конечно нет. Макияж вряд ли тут поможет.
Она отступает назад и всматривается в меня более внимательно, когда я рисую под глазами красные тени. А потом говорит нечто неожиданное:
– Ты просто хочешь увильнуть от уроков. Я так делала, когда мне хотелось сбежать домой и дрессировать моего щенка. Но ты все неправильно делаешь. Иди-ка сюда.
И она разворачивает меня и отбирает у меня кисточку. Прежде чем я успеваю что-то сказать, она проводит ею по моей коже:
– Насколько больной ты хочешь выглядеть?
– Ну… я не знаю. Не слишком. Просто как будто у меня мигрень или что-то в этом роде. Может, кровотечение из носа?
– Ладно, погоди.
Лотти роется в собственной сумке, ищет карандаш для подводки губ. Мое смущение из-за ее присутствия усиливается тем, что она сможет увидеть волоски у меня в носу. Она ведь ничем мне не обязана. А если она хочет выдать меня, как только я получу разрешение уйти? Может, она участвует в каком-нибудь хитроумном плане ее отца и хочет довести меня до исключения из колледжа?
– А ты действительно болела в последние дни или просто прогуливала все это время? – спрашивает Лотти.
Мне хочется сказать ей, что причина моего отсутствия в школе в том, что ее отец убил десятки моих друзей.
– Действительно болела, – вместо этого говорю я. – Даже в больницу попала.
– Черт…
Лотти тянет это слово, деля его на два слога: «Че-ерт».
Она улыбается, и я вдруг замечаю, что осторожно улыбаюсь в ответ.
– Ну вот.
Она заканчивает, я смотрюсь в зеркало. Поработала она на славу. Я выгляжу вполне больной, под носом у меня – размазанные красные пятна, как будто я пыталась вытереть кровь.
– Ты могла бы быть гримером в кино, – говорю я.
– Я могла бы быть много кем, – с важным видом отвечает она и начинает заниматься собственным макияжем.
Я понятия не имею, что сказать на такое уверенное заявление.
Когда Лотти уже уходит, я брякаю:
– Твой отец…
Она ждет, чтобы я договорила, но я и сама не знаю, что хотела сказать. «Твой отец задумал массовую промывку мозгов во всей стране»?
– Ох, только не говори, что он и тебе нравится, – вздыхает наконец Лотти. – Послушай, Ферн, я уверена, что ты хорошая, но, если серьезно, вся эта сделка с людьми нашего возраста, чтобы его все полюбили, просто жесть.
– Я не… – негодующе начинаю я, но Лотти уже ушла.
В классе учитель химии бросает на меня взгляд – и тут же отправляет домой.
– Возьми такси, ладно? Тебе не стоит спускаться в метро в таком состоянии.
Ох, вот еще одно доказательство того, как мало эти люди знают о моей семье. Как будто у нас есть деньги на поездку на такси через весь Лондон! Но, направляясь к метро и стирая с лица раскраску Лотти, я чувствую себя лишь чуть-чуть виноватой. Прощание с Рамешем куда важнее, чем всякая наука.
Церковь, каменное викторианское строение, находится в середине огромного кладбища, не так уж далеко от того, на котором похоронена моя мать. Подойдя ближе, я вижу знакомую фигуру – кто-то обнимает женщину, которая может быть только матерью Рамеша. Фигура мягко отстраняется, потом отходит по другой тропинке. Я не сразу, но понимаю, что именно, судя по всему, делает Хелен Корди. Конечно, семья Рамеша – тоже ее избиратели. И как это порядочно – отдать дань уважения и уйти до того, как ее присутствие превратит похороны в пиар-акцию.
Я подхожу к матери Рамеша – женщине с пепельными волосами и таким же, как у Рамеша, носом. Она протягивает мне листок с расписанием службы. На первой странице – фотография Рамеша. А я невольно думаю о том дне, когда в последний раз видела его лицо.
– А ты откуда знаешь Райанша? – спрашивает женщина.
Приходится врать.
– Мы познакомились в Интернете.
– А… Ну да, он любил все это… Спасибо, что пришла. Думаю, ты можешь знать его даже лучше, чем некоторые его школьные друзья.
Она бросает мрачный взгляд на группу девочек, которые делают селфи, изображая грусть. Мне одновременно хочется и сбежать, и обнять эту женщину. Должно быть, это ужасно – видеть, что твой ребенок на самом деле был не слишком популярен. Может быть, и папа держался бы так же, если бы я погибла в Аннуне. Я представляю Лотти и ее болтливых дружков. Нет, папа сделал бы вид, что меня очень любили в колледже Боско, он бы просто закрыл глаза на все остальное.
Я нахожу скамью в задней части церкви и оглядываюсь вокруг. К счастью, капюшон, который я надела, чтобы скрыть волосы и лицо, здесь не так уж неуместен, как я того боялась. Церковь полна людей постарше, и я предполагаю, что это родственники Рамеша, и люди из его школы, которые просто воспользовались возможностью освободить день, и несколько ребят в капюшонах, которые, похоже, были ему настоящими друзьями.
Органист играет проникновенную мелодию, саундтрек к одному фильму. Мне она нравится и вызывает у меня улыбку и боль при мысли, что Рамеш, должно быть, тоже любил этот фильм. И я гадаю, что еще было у нас общего.
Я тайком рассматриваю всех, ища кого-нибудь, кто вроде бы пришел сюда на свой страх и риск. Девочка-готка, которая говорила, что Рамеш спас ей жизнь, сидит ближе к передним рядам. Еще несколько человек рассыпаны вокруг, но я не узнаю среди них танов. Однако, как только начинается служба, дверь церкви снова открывается, внутрь проскальзывает кое-кто, кого я знаю. Олли. Он смотрит на меня, прежде чем сесть на другом конце моей скамьи. Мы старательно игнорируем друг друга весь следующий час. Присутствие Олли помогает мне сдержать слезы. Отец Рамеша читает какое-то стихотворение сухим, скрипучим голосом. Средняя сестра Рамеша произносит короткую речь, оглядывая присутствующих с холодной злобой, как будто требуя, чтобы мы горевали так же сильно, как она.
Я знаю, что должна сосредоточиться на Рамеше, но зрелище его горюющей семьи придает реальности тому, чем я занимаюсь каждую ночь. До сих пор я умудрялась разделять две мои жизни. Было легко думать о Фебе, и Самсоне, и остальных как о своего рода снах. Но когда я сижу здесь и вижу, как гроб с телом Рамеша проносят мимо меня, это делает уж слишком реальными события в Аннуне.
Я решаю не идти на поминки. Это слишком рискованно – мне могут начать задавать слишком много вопросов. Олли, похоже, думает так же, потому что мы оба шагаем по дороге в сторону дома, вместо того чтобы повернуть налево, как другие собравшиеся.
– Знаешь, что я никак не могу выбросить из головы? – говорит Олли.
– И что?
– Что Мидраут полагает, будто он абсолютно прав. Он уверен, что мы мешаем ему спасти всех.
