Они снова вместе. Несмотря ни на что – вместе. Все его усилия растереть ее в прах, унизить его и разлучить их друг с другом оказались напрасными. По всем канонам женщина, опозоренная насилием, теряла всякую ценность. Вновь приблизить ее к себе, да еще и взять в законные жены, – это было выше его понимания! Презрев все правила, с пренебрежением отвергнув все устои, граф Хантингтон в очередной раз взял над ним верх.
Гай вспомнил встречу с лордом Шервуда в сентябре и стиснул зубы до скрежета. Он сам испытал волнение при одном лишь ее имени, когда спрашивал о ней. А Робин только что не зевал, отвечая на его вопросы с откровенным равнодушием к Марианне. Тогда он остался доволен тем разговором, пусть ему и немного удалось вытянуть из Робина. Но достаточно того, что она жива и здорова, и более чем достаточно, что она не вызывает у его недруга прежних чувств. Расставшись с Робином, он испытал злую радость, что хотя бы в этом Робин ничем не отличается от него. Свободный от всего, что связывало Гая, он оказался таким же заложником пресловутой мужской чести. А на самом деле она уже тогда, в сентябре, носила под сердцем ребенка Робина, судя по сроку, который назвал сэр Рейнолд.
Чувствуя, что начинает задыхаться, Гай с силой рванул ворот куртки вместе с рубашкой и, вспомнив точно такой же жест лорда Шервуда ночью в конце апреля, с горечью рассмеялся. В ту ночь он ждал появления Робина, и тот пришел, в точности следуя его, Гая Гисборна, замыслу. Даже сквозь пелену хмеля – а он изрядно выпил в тот день – какое же огромное удовлетворение он испытал! Оттого что все сложилось так, как он задумал. От одного вида окаменевшего лица лорда Шервуда и его почерневших глаз. От жалкого состояния женщины, которая осмелилась пренебречь всеми предупреждениями и стать еще одной вязанкой хвороста, брошенной в пламя их вражды. И оттого что она, испив всю чашу позора, избежала смерти.
Он хотел заставить ее страдать, уничтожить ее достоинство, но смерти Марианны он не желал. Если бы Робин не пришел за ней, он сам бы увез Марианну в Уэльс и передал на попечение ее валлийским родичам. Ему было необходимо как воздух, чтобы она – даже такая – продолжала жить. Он никогда больше не захотел бы ее увидеть, но знать, что она жива, было залогом его собственной жизни. Зачем? Он и сам с трудом мог ответить. Привыкнув отогреваться возле такого живого и яркого пламени ее души, он бы заледенел до самого сердца, потушив этот костер. А так он хотя бы знал, что остатки этого пламени сохранились – пусть даже в тлеющих углях, а не в прежних буйных столбах огня и россыпях искр.
Она никогда не вызывала в нем только плотские желания. Он вообще не был им подвержен так, как например тот же Лончем. Власть, стремление подчинять себе других людей и распоряжаться их судьбами – вот что было его единственной страстью, кроме страсти к ней, Марианне. Но в этой страсти не было исключительно одного телесного томления. Он хотел обладать Марианной ради того, чтобы в любую минуту видеть ее, наслаждаться созерцанием ее красоты, резкостью и точностью суждений, самим звуком ее голоса, несхожестью с другими женщинами, оберегать ее свойства от всего мира и от себя самого. Он отдавал себе отчет, что постепенно начал бы подавлять ее свободолюбивый нрав, но всем сердцем надеялся, что сумеет справиться с собой и не дать себе воли. Ее душа и ум занимали его в первый черед, он желал получить от нее сыновей. Что же касается супружеской близости…
Отзыв Лончема о Марианне смутил его. Он всегда придерживался принятых взглядов на брак, считая непозволительным телесный пыл для супруги, кто бы ею ни стал. Но постепенно он пришел к мысли, что для Марианны готов поступиться и этим правилом. Когда-то он вкладывал любовный жар в обладание женщиной, потом этот жар заменился осознанием власти над женщинами, которыми он обладал. Возможно, что с Марианной у него все могло быть иначе, и чувства, волновавшие его кровь в юности, ожили бы с ней и на ложе. Но Марианна не дала ему возможности узнать, так это или нет.
Может быть, поэтому он и решил расправиться с ней именно таким образом, когда слушал подробный рассказ своего лазутчика о том, что тот слышал под окном комнаты, в которой она предавалась любовным утехам в объятиях его врага. Он был не слишком удивлен тем, что его подозрения подтвердились. Прощаясь с Марианной в Ноттингеме, он в глубине души был уверен, что все угадал правильно: она влюблена, и чувства в ней пробудил не кто иной как лорд Шервуда. Но глубина падения, до которой она дошла в своей влюбленности, бесконечно оскорбила его. Даже не то, что она забыла о девичьей чести – всякое бывает с неопытными девушками! Но то, что она – она! – наслаждалась близостью с другим мужчиной, в то время как он остерегался выдать себя даже в дружеском поцелуе или в простом пожатии ее руки… Он с каменным лицом слушал лазутчика, и пьедестал, на который он ее возвел, рассыпался, как сухой песок.
И он с лихвой вернул заклятому недругу унижение, которое сам изведал. Вернул, рассказывая о случившемся с Марианной так, словно ничего не знал о том, что ее связывало с лордом Шервуда, и, пока рассказывал, украдкой наблюдал, как меняется в лице Робин, – точно так же, как он, Гай, узнав правду о них: о той, которую прежде лелеял в сердце, и о том, которого ненавидел.
Прежде Робин отказал ему в дружбе, потом Марианна – в любви. То, что они по воле случая полюбили друг друга, было ему даже на руку, когда он обдумывал, как отплатить за разрушенные мечты. Одним ударом он сможет сразить их обоих. Безупречный замысел, идеальная месть, и к чему он пришел? Они снова вместе, а он снова один. Один, несмотря на то что женат.
Предложение руки и сердца леди Беатрис он сделал в письме из Лондона, куда, едва протрезвев, уехал сам и увез с собой Лончема, чтобы спасти того от возмездия, которое неминуемо должно было последовать из Шервуда. Узнав, как Робин обошелся с целым гарнизоном, оставленным Лончемом во Фледстане, он только порадовался своей поспешности и предусмотрительности. Кажется, его враг впервые не стал разбираться, кто был виновен, а кто нет, – он никого не оставил в живых. На Лончема тоже произвела впечатление быстрая и беспощадная расправа с его ратниками, да еще в таком количестве. Наверное, он только тогда и понял, какой смертоносной, разящей силе заступил дорогу, хотя и не знал, что стало причиной. Но до этого любое упоминание о лорде Шервуда вызывало у Лончема лишь пренебрежительное пожатие плеч. Правда, впечатление оставалось ярким недолго, раз он отважился вернуться в Ноттингемшир, где лорд Шервуда только и ждал его возвращения. Гай покривил в усмешке губы: он не звал с собой Лончема – тот сам решил поехать с ним. Раз не звал, то и не в ответе за его жизнь, которая резко упала в цене, как только Лончем пересек границу Средних земель.
Итак, он послал Брайану де Бэллону письмо, в котором выразил намерение взять в жены его сестру. Полученный ответ его не удивил безоговорочным согласием: он в нем и не сомневался. Но письмо насмешило его восторженным стилем, которым Брайан выразил неподдельную радость от возможности через брак сестры породниться с ним – Гаем Гисборном. Брайан поторопился привезти сестру в Лондон, и, выждав для пристойности месяц со дня объявления помолвки, Гай обвенчался с Беатрис. Зачем ему понадобился этот брак? Все равно было пора обзавестись женой и наследниками. А еще он пытался хотя бы так заполнить пустоту, образовавшуюся в его душе после апрельских событий.
