– Не прав в части Гая Гисборна, который был готов целовать следы твоих ног? – и Вилл недобро рассмеялся. – Ты кого сейчас хочешь обмануть?
– Я не обманываю, – спокойно ответила Марианна, – просто знаю, о чем говорю, а ты только строишь догадки, исходя из обстоятельств, которые, наверное, имели место. Но эти обстоятельства давно изменились, а вот об этом ты не знаешь.
– Готов послушать, как они изменились, – тут же отозвался Вилл, внимательно посмотрев на Марианну, но она отрицательно покачала головой.
– Не готова рассказывать, – и, усмехнувшись Виллу в лицо, она предложила: – попробуй поверить мне на слово.
– Поверить на слово? – Вилл усмехнулся в ответ. – Это как раз то, что никогда не входило в мои привычки. Жаль, Мэриан! Я хотел бы полностью доверять тебе, ведь ты мне нравишься.
Ошеломленная неожиданным признанием, Марианна пристально посмотрела в глаза Вилла, но в них вернулась привычная ирония: недобрая и подчас откровенно жестокая.
– Вилл, – тихо сказала Марианна, тщетно пытаясь проникнуть сквозь непроницаемую завесу в его глазах, – когда у тебя такой взгляд, как сейчас, я начинаю теряться в догадках: что отличает тебя от наемников того же шерифа, которых ты так ненавидишь!
– Ничего, – спокойно ответил Вилл и, заметив удивление Марианны, рассмеялся: – А! Ты во Фледстане успела наслушаться сказок о добрых и благородных стрелках вольного леса, а теперь удивляешься? Нет, Марианна, мы вовсе не добрые! Даже отец Тук прощает далеко не все и не всегда, что же говорить о нас? Наемники шерифа или Гисборна пытаются убить нас, получая за это деньги от своих хозяев. Мы ответно стремимся убить их, чтобы защитить свою жизнь, ну и заодно отобрать те деньги, которыми им платят за нашу кровь. Это закон нашей жизни здесь. Впрочем, не только здесь, и не только нашей. Да, – вдруг вспомнил Вилл, – еще остается честный люд, который топчется между нами и теми, кто подобен Гисборну! Эти, конечно, готовы благословлять нас, как та Элизабет из Руффорда, когда иной раз никто, кроме нас, не может помочь их бедам. В нас эти честные люди, – Вилл так презрительно произнес эти слова, что они прозвучали ругательством в его устах, – видят ту старую добрую Англию, по которой еще привычно тоскуют. Но на самом деле они уже притерпелись к новым порядкам и им проще подчиниться, чем продолжать сопротивляться. Ты ведь знаешь, что любой из них может убить любого из нас совершенно безнаказанно, потому что мы вне закона. И не только убить, но и получить награду за нашу смерть! Так как же им верить, Саксонка, и как их любить, если они не верят нам и боятся нас? Ведь мы вносим так много беспокойства в их мирную жизнь – тихую, жалкую, беспросветную жизнь!
Вилл еле слышно выругался и несильно пристукнул сжавшейся в кулак рукой по колену, обжигая Марианну невидящим, устремленным вглубь себя взглядом.
– Вот мы и щелкаем зубами на всех, словно волки. А где ты встречала добрых волков?
– Робин… – хотела возразить Марианна, но Вилл, не дослушав, расхохотался:
– Робин?! Девочка! Чем отличается вожак волчьей стаи от прочих волков? Тем, что он умнее, сильнее, но и только. Робин точно такой же, как все мы. Ты же знаешь, кто он. Значит, понимаешь, как многого он лишился в свое время! А после смерти отца он ни одного дня не жил в полной безопасности. Все время настороже, все время наготове отразить нападение – только это его и спасало от смерти. Ты пробовала годы каждый день и каждую ночь жить так, словно они последние?
Насмешливо посмотрев на Марианну, Вилл еле слышно вздохнул:
– И ты теперь такая же, Саксонка! Не приукрашивай себя.
Он замолчал, отвернувшись от нее, и, закрыв глаза, подставил лицо ласковым солнечным лучам. Марианна искоса посмотрела на его гордый профиль и, повинуясь неожиданному порыву, спросила:
– Вилл, ты до сих пор тоскуешь по жене?
Глаза Вилла тут же открылись. Он долго смотрел вдаль, потом повернулся к Марианне и, глядя в ее полные сочувствия глаза, негромко спросил:
– А что ты знаешь о ней?
– То, что она погибла в огне вместе с маленькой дочерью.
Вилл снова отвернулся и долго молчал. Его янтарные, обычно жесткие глаза смягчились, в них проступила горечь. На красивом мужественном лице Вилла появилась печать внезапной усталости, и оно вдруг показалось Марианне совсем молодым и не защищенным обычной броней хладнокровной уверенности.
– Я не видел ее смерти, – тихо сказал Вилл. – Ей удалось спасти Дэниса – нашего сына, а выбраться сама она не успела: провалилась крыша. Мне до сих пор снится, как она мечется по охваченному огнем дому и зовет меня на помощь. Но я не слышал ее, не видел, что мой дом горит. Я был уверен, что она с детьми в лесу, в безопасности.
– Где же был ты?
– Сражался с ратниками шерифа, отгоняя их от Робина. Его к тому времени ранили, он лежал за моей спиной, и я думал, что он убит. Но даже к его телу подпустить этих псов было для меня невозможно, недопустимо!
По его горлу прокатился еле слышный сдавленный рык. Отрешенный взгляд Вилла целиком погрузился в тот далекий день.
– У меня сломался клинок, и я решил, что настал конец. Но по приказу сэра Гая меня не зарубили мечом, а начали избивать, пока не сочли мертвым, бросив, словно падаль. Я очнулся через несколько дней в Шервуде у Статли и только потом узнал от Джона, что моя жена погибла и как она умерла. Элизабет!..
Вилл произнес имя погибшей жены очень тихо, но с такой нежностью и глубоко затаенной тоской, что у Марианны невольно пресеклось дыхание. Вилл вздохнул и, низко склонив голову, прилег лбом на сомкнутые руки. Марианна пожалела, что неосторожным вопросом растревожила его душевные раны, о глубине которых она и не подозревала. Мягким касанием она сочувственно дотронулась до его руки. Вилл поднял голову, посмотрел на Марианну и, ответив ей легким пожатием, с усмешкой сказал:
– Жалеешь меня, Саксонка? Не надо! Моя печаль не стоит и сотой доли страданий Лиз. Пока я был в беспамятстве, друзья похоронили и ее, и малютку дочь. И знаешь, я был им в душе благодарен, хотя они исполнили мой, а не свой долг.
– Они исполнили свой долг перед тобой, Вилл, – ответила Марианна, сопереживая его страданиям, которые были так же свежи, как в тот день, когда он узнал о смерти жены и дочери, и сжала его пальцы.
Вилл посмотрел на Марианну с грустной усмешкой и в ответ на ее пожатие благодарно поднес ее руку к губам.
– Спасибо тебе за эти слова. Наверное, ты права. Не знаю, что бы со мной сталось, если бы я увидел Элизабет мертвой! И все же это был мой долг, – весь облик Вилла выразил непреклонность, – а я не исполнил его.
– Ты любил ее? – спросила Марианна и по взгляду его прищуренных глаз, устремленных к ее лицу, подумала, что он не захочет отвечать на этот вопрос.
Но Вилл ответил:
– Любил. Но понял это, только потеряв Элизабет. Когда мы жили с ней, любила она, а я принимал ее любовь как нечто должное, не подлежавшее сомнению. Я встречался с ней, потом спал, но даже не думал жениться, пока она не забеременела, – Вилл печально улыбнулся. – Я просто не мог бросить Лиз, оставив ее одну с моим ребенком. Как сейчас вижу ее глаза, когда она призналась мне в беременности: робкие, ожидающие, заранее покорные любому моему решению… Я сказал ей, чтобы она ничего не боялась, что мы обвенчаемся, и как же она была счастлива! Но тогда мне казалось, что я всего лишь исполнил свой долг, и не более. А когда ее не стало, я понял, что любил ее, как любят воздух: дышат, не замечая его, а когда его нет – умирают. Потом я постоянно думал о том, как бы я мог любить мою Элизабет, если бы раньше открыл свое сердце себе и ей! Но ничего уже нельзя было исправить, ничего! Лиззи была неизменно весела и ласкова, никогда и ничем не показывая, что моя сдержанность огорчала ее. После ее гибели, перебирая каждый день жизни с ней, я осознал, как огорчал ее, не сказав ни единого слова любви. Но Элизабет слишком сильно любила меня и ни разу не то что не упрекнула, а даже не дала понять, что ей были нужны эти слова, что без них она все время сомневалась, любил ли ее я. Вот так я все понял, Марианна, но уже ничего не смог исправить. Нет ничего больнее, чем опоздать, Саксонка, поверь мне!
