– Нет. Она уехала на неделю погостить к родне.
Марианна переступила порог, и ее окутал знакомый запах сушеных трав. Сложив с себя оружие, она занялась очагом, и когда пришел Робин, огонь уже набрал силу и взмыл вверх над шатром дров.
– Завари мне из трав что-нибудь прогоняющее сон, – попросил Робин, складывая свое оружие возле оружия Марианны, – только не очень крепкое.
Пока она выбирала нужные травы и растирала их в порошок, он зажег свечи и достал из седельной сумки несколько листов пергамента и пучок гусиных перьев. Отыскав маленькую глиняную чашку, он подошел к очагу, где Марианна помешивала залитый водой порошок из трав, наскоблил кончиком ножа сажи в чашку, залил вином и тщательно размешал получившиеся чернила.
Пока она готовила и процеживала отвар, Робин расстелил на столе один из листов пергамента, придавил его по краям и занялся очинкой перьев. Марианна разлила отвар по двум кубкам, один поставила перед Робином, а второй оставила для себя. Ей было так хорошо и спокойно сейчас, что она не хотела уступить сну ни одной минуты этой ночи.
Увидев перед собой кубок с отваром, Робин сделал глоток и, оценив вкус выбранных Марианной трав, поблагодарил ее кивком головы.
– Что-нибудь еще? – спросила Марианна, поднося к губам кубок и глядя поверх него на Робина.
Он посмотрел на нее – огоньки свеч замелькали в глубине темно-синих глаз – и улыбнулся.
– Если тебя не затруднит, постирай мою рубашку – испачкал за обедом рукав.
Она кивнула. Робин снял с себя рубашку вместе с курткой и отдал бело-зеленый ком Марианне. Потом он сел за стол, окунул первое из очиненных перьев в чернила и стал наносить на пергамент записи – одни стремительно, над другими задумываясь и вспоминая то, что хотел записать.
Марианна взяла бадью и сходила за водой к ручью, протекавшему недалеко от дома на окраине поляны. Пристроив над огнем котел с водой и поставив перед очагом низкую лохань для стирки, Марианна опустилась на колени и распутала одежду Робина, отделив куртку от рубашки. Отложив куртку в сторону, она расправила рубашку и, проведя ладонью по тонкому льняному полотну, низко склонила голову, вдохнув всей грудью смешавшийся запах сушеной лаванды и тела Робина. Такой знакомый, родной и любимый запах! Не выдержав, Марианна зарылась лицом в рубашку, и ей показалось, что щека прижалась не к мягкой ткани, а к груди Робина. Иллюзия была такой полной, что ей даже почудился стук его сердца. Глубоко вздохнув, она подняла голову и посмотрела на Робина, который сидел к ней спиной, с головой уйдя в свои пометки и мысли.
Она любила его… Любила еще сильнее, как и предвещал ей отец Тук. Она давно уже поняла это и не могла понять одного: что ей теперь делать с этим пониманием? Она смотрела на него, вспоминая, как он возвращался после сражения, а то и не одного за день, с ратниками шерифа, падая с ног от усталости, и садился возле очага, приваливаясь спиной к стене. Как же ей хотелось оказаться на месте Кэтрин, которая освобождала его от оружия и заботливо подавала кубок с горячим вином, а он благодарил усталой и теплой улыбкой, ласковым взглядом! Как он приезжал и тут же покидал лагерь, перехватывая на ногах кусок хлеба, одновременно отдавая распоряжения стрелкам. Как он окунал в бочку с дождевой водой голову, чтобы прогнать сон и усталость, а она не могла оторвать взгляда от его лица, по которому стекали капли воды. Ей хотелось подойти к нему, обнять и высушить эти капли ладонями и губами. Но он медленно выпрямлялся, противясь усталости, и проходил мимо нее, окидывая безразличным взглядом или приказывая седлать коня и следовать за ним. И такой приказ радовал ее, словно любовное признание.
Ее взгляд заскользил по спине Робина, нашел старый шрам на плече, оставленный стрелой, и Марианна прикусила губы, чувствуя неодолимое желание подойти к Робину, обнять и прижаться лбом к этому шраму. Прежде она бы так и сделала, но сейчас это было невозможно: прежде она была чиста.
Вода в котле забурлила. Марианна поднялась на ноги, чтобы снять котел с огня, но Робин остановил ее:
– Подожди, я помогу!
Отбросив перо, он встал из-за стола, подошел к Марианне, снял котел, поставил его рядом с лоханью и снова вернулся к своим записям. Налив в лохань кипяток и разбавив его холодной водой, Марианна долго стирала мыльным корнем сначала рубашку, потом куртку. Руки проворно делали свое дело, глаза устремились вглубь огня, а память обращала время вспять.
Здесь они провели первую ночь, и сердце жалобно заплакало, упрашивая одновременно не изводить себя воспоминаниями и продолжать вспоминать шепот его признаний, тепло его рук и губ, нежность его глаз. Сюда он привез ее из Фледстана, где она ждала уже не спасения, а смерти и желала ее как избавления от стыда и страдания. Но эти воспоминания не стали мучительными, словно память старательно избавилась и от боли изломанного тела, и от холода мертвого сердца, и от горячки распадавшегося на части разума. Лишь свет такого же огня в очаге и исцеляющие прикосновения его рук, гнев, прерывавший его дыхание, невидящие глаза, в которых бушевали отблески пламени. И эти воспоминания оказались отрадными потому, что он в них был рядом с ней. Марианна подумала, что его прикосновения и были целительными – он и тогда отдавал ей свою силу, просто она не заметила, как не замечала ничего вокруг. Если бы в ту ночь она смогла выплакать свою боль у него на груди, если бы она после первой ночи осталась с ним! Если бы не гибель его отца, они уже больше двух лет были бы женаты! Но какой теперь смысл сожалеть о том, что не исправить?
Слезы текли по ее лицу, капали в мыльную воду, но Марианна не замечала слез, как не замечала и взгляда Робина. Оставив свои записи, он обернулся и наблюдал за Марианной потемневшими глазами. Он уже хотел встать и подойти к ней, обнять и спросить о причине слез, но она справилась с собой и ушла к ручью прополоскать выстиранную одежду. Он едва успел отвернуться, чтобы не столкнуться с ней взглядом.
Развесив рубашку и куртку сушиться, Марианна пошла вверх по течению ручья к каменному обрыву, с которого поток падал вниз, чтобы потом устремиться по руслу вдоль поляны, мимо дома, дальше в лес. Дойдя до водопада, она разделась и встала под ледяные струи, обрушившиеся ей на голову и плечи. Она стояла, пока не замерзла до стука зубов, но остудить холодной водой сердце не получилось.
Пока ее не было, Робин, забыв о том, чем был занят, положил подбородок на сомкнутые руки и смотрел перед собой невидящим взглядом. Он видел ее слезы, чувствовал ее волнение и печаль как свои собственные, как вначале чувствовал исходившую от нее радость от того, что они только вдвоем. Он привез Марианну сюда в надежде вернуть ее и теперь думал, как это сделать. Прежде это было бы проще простого, помня о том, как она сама стремилась к нему, сокрушая все барьеры, разделявшие их. Достаточно было обнять, поцеловать, шепнуть ласковое слово. Сейчас он не был уверен, что, действуя так, добьется успеха. Это во сне она льнула к нему и шептала, как он ей нравится, а наяву ревновала, злилась, напускала на себя безразличие.
Робин вспомнил, как Марианна отвечала на его поцелуй в тот день, когда они освобождали сыновей женщины из Руффорда, и усмехнулся. Отвечала жарко, а потом попыталась ударить. Если и сейчас повторится то же самое, они могут рассориться уже до окончательного расставания. Прежде он и внимания бы не обратил на ее сопротивление, сломил бы ее натиском воли, как воск растопив в объятиях. Теперь же, после насилия, которое над ней учинили, он не мог так поступить: слишком велика опасность, что ей и в нем привидится насильник. Он и после того поцелуя, на который его подтолкнул порыв гнева, запоздало укорял себя в неоправданном риске. Тогда обошлось, но не было полной уверенности, что обойдется и вновь, если он…
