Продолжая смеяться, Робин заключил Марианну в объятия и поцеловал ее в шею.
– Сердце мое! – шепнул он. – Знаешь что?
– Что? – так же шепотом спросила Марианна, закрыв глаза, когда почувствовала прикосновение его губ.
– Сними с себя эту сорочку, пока я не порвал ее!
Рассмеявшись, Марианна сбросила свой единственный покров и нырнула обратно в объятия Робина, руки и губы которого немедленно завладели всем ее телом. Она плавилась, словно мягкий воск, в его ласках, а он опять был томительно нетороплив, окуная ее в экстаз, как в теплую воду. Потом ждал, пока она придет в себя, наблюдая за ее отрешенным лицом, и вновь заставлял загораться огнем. И она оживала, выгибалась в его руках, стараясь прильнуть к нему так тесно, как только могла, целовала обнимавшие ее руки, ловила ртом воздух, не слыша собственных стонов и шепота, в котором было только его имя. Лишь когда ее ладонь постучала по его плечу в знак того, что он довел ее до полного изнеможения, тогда он позволил себе закончить эту сладкую муку. И теперь уже она, успев очнуться, ловила его дыхание, в котором стон мешался с ее именем и вновь переходил в стон.
– Ты словно путник, измученный жаждой, – прошептала Марианна, когда он замер, уронив голову рядом с ее головой. – Если бы я была ручьем, ты не оставил бы ни капли воды!
– Истинная правда, – подтвердил Робин, и сквозь ресницы мелькнула полоска сини его приоткрывшихся глаз. – Ты так долго держала меня поодаль, что теперь я не выпущу тебя из постели. Знала бы ты, какой мукой было находиться рядом с тобой и не сметь прикоснуться! Стоило мне бросить взгляд в твою сторону, как меня сводила судорога от усилий не стащить тебя с седла и не уложить спиной на траву! У тебя хватит сил принести мне вина?
Она кивнула и, встав с постели, рассмеялась: он был прав, ее колени подгибались от слабости. Встретившись с ним глазами, она увидела в них знакомое ей тайное торжество победителя и рассмеялась вновь. Заметив, что она собирается подобрать с пола сорочку, он улыбнулся и отрицательно покачал головой.
– Робин! – только и смогла сказать Марианна в ответ.
– Принеси мне кубок с вином, – рассмеялся он и потянулся всем телом, – а там посмотрим!
Они снова пили вино вдвоем из одного кубка, а когда он опустел, Марианна поставила его на пол и прилегла рядом с Робином. Он прижал ее голову к своему плечу, Марианна обвила рукой его шею и тихо сказала:
– Могу я спросить тебя?
– О чем, мое сердце?
– Почему ты пошел во Фледстан, взяв с собой только Джона и Вилла? Это же чистое безумие: идти втроем сражаться против гарнизона ратников!
Пальцы Робина, лениво перебиравшие ее волосы, замерли и сжались. Марианна подняла голову и увидела, как изменилось его лицо, окаменело, глаза прищурились, глядя из-под ресниц пристально и жестоко.
– Я не собирался с ними сражаться – я хотел убить их там, где найду, любого из них, что мы и сделали. А для этого мне было достаточно помощи Джона и Вилла. Жаль, главного подлеца мне не достать, пока он прячется в Лондоне. Но, видит Бог, я встречусь с ним и тоже не стану вызывать на поединок!
Марианна невольно задрожала, догадавшись, что он говорит о Лончеме. Робин почувствовал ее дрожь и крепко прижал к себе. Заметив, как расширились и замерли глаза Марианны, он очень тихо предложил:
– Расскажи.
– Рассказать?! – Марианна хрипло рассмеялась и покачала головой: – Не могу.
Она попыталась высвободиться из его рук, но он не позволил и, глядя ей в глаза, сказал:
– Мне ты можешь доверить все. Расскажи, что тебя мучает больше всего?
Марианна долго молчала, в ее глазах, устремленных на Робина, но переставших видеть его, отразилась целая буря чувств.
– Унижение, – проговорила она наконец. – Нагота и полная беспомощность – это было так унизительно! Нет никаких слов, чтобы описать всю его глубину. Я ждала смерти как спасения.
По ее лицу покатились слезы, вытирая которые, Робин очень бережно провел ладонью по скулам Марианны. Ждала смерти, не дождавшись, сама попыталась убить себя, а когда он воспрепятствовал и связал ее клятвой, с помощью оружия и ратной службы, неимоверным для женщины трудом вновь обрела достоинство. Но боль того унижения все равно оставалась, раз ей так тяжело далось только что сделанное признание.
Марианна нашла в себе силы улыбнуться Робину, и эта улыбка отозвалась в его сердце острой болью, куда больнее, чем ее слезы.
– Прости!
– Не извиняйся. Мне стало легче. Словно в мою грудь был забит гвоздь, а ты его сейчас выдернул.
Помедлив, он задал вопрос, который много раз летом задавал себе самому, поскольку ее до этой минуты спросить не мог:
– Когда ты решила стать вольным стрелком, ты ведь понимала, что окажешься в сугубо мужском окружении?
– Конечно!
– И тебе не было страшно?
– Нет. Во мне умерли все чувства, и страх в том числе. А может быть, напротив, он прятался глубоко внутри, и я, ощущая его, хотела именно так одержать над ним верх. Только дважды страх вырвался наружу. Один раз…
Марианна осеклась, и Робин помог ей:
– Я знаю – Вилл рассказал мне вчера. А второй раз?
– Когда ты заставил меня петь. Стоило мне замолчать, и я увидела, как на меня смотрят все… До того вечера никто не видел во мне женщину, и вдруг все словно прозрели. Зачем ты приказал мне взяться за лютню? – спросила она с легким упреком.
– Хотел услышать, что ты будешь петь, – улыбнулся Робин. – Выберешь ли ты боевые песни или любовные. Твой выбор подсказал бы, начало оживать твое сердце или нет, можно ли к тебе подступаться или восполнить запас терпения.
Марианна рассмеялась, но тут же вновь стала очень серьезной. Проведя кончиками пальцев по щеке Робина, она заглянула ему в глаза:
– Скажи, прикасаясь ко мне…
– …нет, не испытывал и не испытываю, – ответил он, не дав ей договорить, без слов понимая, о чем она спрашивает. – Никогда, ни одного мгновения.
Она продолжала молча смотреть на него, и тогда он признался со всей откровенностью:
– Больше всего на свете мне тогда хотелось обнять тебя и прижаться лицом к твоим коленям.
Брови Марианны дрогнули, но глаза жестко сузились:
– После того как отмыл меня?
– Нет, до того, как только привез тебя в дом Эллен, – спокойно ответил Робин, таким же спокойным взглядом глядя в ее глаза.
До того… Марианна вспомнила, как ей самой был отвратителен запах, пропитавший ее насквозь, запах потных, немытых самцов в одеждах с гербом Роджера Лончема. Она невольно поморщилась, словно он снова ударил ей в нос. Этот мерзкий запах даже смог заглушить травяной аромат, царивший в маленьком доме Эллен. И к ней, вот такой, он не побрезговал бы не то что прикоснуться – он касался ее, но прижаться лицом? Зачем?
