Я улыбаюсь. Мой наставник. Где-то в затылке вырисовывается картина: он с мамой в новогоднюю ночь. Это меня обнадеживает.
Хотя для Сусси я могу придумать наказание и получше, чем тупой запрет на посещение столовой. Вряд ли она будет скучать по овощному супу и котлетам.
— А как дома? — внезапно спрашивает Микки.
Раньше такого никогда не было. Это из-за поцелуя? Ему интересно, как мама?
— Как Петер? — продолжает он. — Он все еще…
— Нет, — быстро отвечаю я.
Микки доволен, и ему не удается это скрыть. Именно это он и хотел услышать. Но я не должен его обманывать, обман Микки легко раскроет. Поэтому я говорю:
— Он приходит не так часто, как раньше, и они с мамой почти все время ссорятся.
Микки выглядит озабоченным. Они с Бьянкой наверняка никогда не ссорятся. По крайней мере, не так. И Микки такой человек, который не может, услышав о какой-нибудь несправедливости, не попытаться что-нибудь предпринять.
— Мне бы хотелось, чтобы она встретила кого-нибудь… получше, — говорю я.
Микки не дурак. Он наверняка понял, что я имею в виду, но не говорит ни слова и не реагирует вообще никак. За это он мне нравится. Он не хочет давать мне никаких фальшивых надежд. В столовой для меня оставили порцию. Ничего страшного, что я опоздаю на математику, я и так сильно обгоняю остальных.
— Спасибо за помощь, — говорю я Микки.
— Ну что ты! — отвечает он.
А я решаю плюнуть на Сусси и ее подружек. Не потому, что они не заслуживают мести, а потому, что не хочу, чтобы Микки во мне разочаровался.
В субботу возвращается Петер. Мама говорит, что не может выдержать одиночество.
— Но ты же можешь встречаться с кем-нибудь другим? — говорю я. — Вы с Петером только собачитесь.
— Это непросто, — отвечает мама.
Да ладно. Что тут сложного? Захотел — и сделал.
Петер врубает в гостиной тяжелый рок. Они пьют и орут, а я не хочу ничего слышать. Поднимаю звук в наушниках до максимума и пытаюсь сосредоточиться на игре, но басы колотят по полу и стенам, бьют мне по ушам, проникают внутрь, и в конце концов я понимаю, что надо уйти.
Надеваю в прихожей ботинки, мама с Петером полулежат друг на друге на диване. Надо отвернуться, пока меня не вырвало.
— Ты куда? — Мамин крик пробивает завывания электрогитары.
— На улицу! — ору я и громко хлопаю дверью.
Несколько раз объезжаю квартал, небо темнеет. В центре сквера тусуются деревенские парни на мопедах, в кустах тайком курят девчонки, в Чёпинге пусто и тихо. Вернувшись на Горластую улицу, я слезаю с велосипеда у тринадцатого дома. У ворот стоит «вольво». Я оглядываюсь по сторонам и подхожу к калитке. Смотрю в щель, но ничего особенного не вижу.
— Почему ты там стоишь?
Я оборачиваюсь и вижу направляющегося ко мне через общий двор Улу.
— Я увидел тебя из окна, — говорит он. — Что-нибудь случилось? Ты так замерз, что весь дрожишь.
А я этого вообще не замечал.
— Я катался на велосипеде.
Изо рта у Улы идет пар. Пахнет алкоголем и одеколоном.
— Субботний вечер, на часах половина двенадцатого. Тебе давно пора домой.
Я ничего не говорю и не двигаюсь с места.
— Дело в Петере? — спрашивает Ула.
Мы оба смотрим в сторону нашего дома. Оттуда доносится музыка.
— Почему она его не выгонит? — произносит Ула. — Я пытался с ней поговорить.
Можно подумать, она бы его послушала. Мнение Улы маме нисколько не интересно.
— Давай я тебя отведу, — предлагает он.
Странно. Уле я никогда не нравился. У него наверняка есть какой-то скрытый мотив, но какой? Когда он сюда переехал, то очень быстро начал бегать за мамой. Для меня это не представляло проблемы, хотя его жену, конечно, было жалко. Но потом он начал говорить всякую хрень про Бенгта, и я понял, что он за тип.
— Хорошо, — соглашаюсь я вопреки всему.
Мне просто интересно, чем это может закончиться. Петер же терпеть не может Улу. Я беру велосипед и иду за ним через двор. У него жесткие и напряженные руки, он выбрасывает вперед пальцы, сжимает и разжимает их, сжимает и разжимает.
Когда я открываю дверь, он пролезает вперед и заходит в дом.
— Алло! Есть тут кто-нибудь?
Музыка смолкает, и мама слезает с дивана.
— Я обнаружил Фабиана возле дома, — сообщает Ула. — Он до смерти замерз.
Это, конечно, сильное преувеличение, но маме не помешает щелчок по носу.
— Прекрати, он не младенец, — отвечает Петер.
Он так и сидит на диване с расстегнутыми штанами, закинув грязные ноги на журнальный стол.
— С какой стати ты вдруг притащился? — спрашивает мама.
Ула проходит дальше в гостиную и заявляет:
— Тебе, возможно, стоит пересмотреть приоритеты.
Ноги Петера опускаются на пол. Он выпячивает грудь колесом, а мама пытается удержать его за руку.
— Иди отсюда и не вмешивайся, — говорит Уле Петер; он пьян, мама тоже.
— Прекрати! — требует она.
Но Петер вырывает руку и идет к Уле:
— Ты еще что-то хотел сказать? Или как?
Прямо видно, как из глаз Улы сочится злоба, но Петер вдвое больше, и удар в челюсть повисает в воздухе.
— Уходи! — говорит мама.
Ула медленно выходит в прихожую, а Петер снова разваливается на диване. Мама подходит ко мне и смотрит на меня так же, как когда я был маленьким. Мне приятно, что она волнуется.
— Идиот, — говорит Петер, как только за Улой закрывается дверь, и снова включает музыку.
Мама готовит какао и заворачивает меня во флисовый плед. А когда мы заходим в гостиную, Петер уже громко храпит, открыв рот и положив голову на подлокотник кресла.
— Ты же знаешь, что ты для меня номер один, — говорит мама. — И всегда будешь номер один.
46. Жаклин
До катастрофы
Весна 2017 года
Я не первый раз пыталась свести отношения на нет. Но Петер мог бы переупрямить самого упрямого. Если я не отвечала на сообщения, через несколько минут он звонил. Если не отвечала на звонки, он тут же приезжал и стучал в дверь.
— Я думал, что-то случилось. Ты меня напугала.
Это длилось больше года, и я не знала, как поставить точку. Мысленно я уже двигалась дальше, но потом усаживалась в кухне, открывала вино, и в голову начинали приходить грустные мысли, а одиночество причиняло физическую боль, и у меня не хватало сил сказать «нет», когда он звонил в очередной раз.
