А от тех, кто попал в авиацию случайно, избавляться надо. Честное слово. Не игрушки это, не поле для порожних амбиций. Здесь душа в небо рваться должна, сердце должно за дело болеть. А иначе будет все как у этого Виталия Эдуардовича с его компанией – и ресурс есть, и деньги, а понимания нет. Потому и мучаются, не могут сообразить, где, что не так у них пошло.
Понимал Фадеев и то, что невозможно уже будет обойтись без международного опыта. Были, конечно, и до него такие идеи, пытались люди совместно работать, да, видно, и тут неподходящий состав собрали. Россия осталась с носом. Надо начинать все с нуля. Есть у него хорошие завязки с коллегами и в «Боинге», и в «Эйрбасе». Сумеет он с нужными людьми общий язык найти – недаром такую долгую жизнь прожил в небе. Главное, чтобы на уровне глав государств решение закрепилось.
Сложности Фадеева не смущали – только будоражили, заставляли выход искать. Чем больше человеку предстоит в жизни сделать, тем дольше он на этом свете задержится. И даже по самым скромным прикидкам, Михаилу Вячеславовичу Фадееву предстояла еще очень и очень долгая жизнь…
Тюремный день, начавшийся смертью Эндрю, клонился к закату. Часы на запястье Фадеева показывали восемь, биологические часы настаивали на том, что с утра прошло не двенадцать часов, а два года. Столько всего успел передумать он и пережить!
Чем дольше сидел Фадеев на голом полу, окруженный гулом голосов и запахами грязных тел, тем сложнее становилось ему уговаривать себя оставаться в будущем. Он уже в деталях представил себе разговор с Вороновым, уже мысленно отобрал нужных людей, набросал план действий на ближайшее время, а тюрьма все не отпускала. Заставляла слышать себя, видеть и чувствовать.
Постепенно, хотел он того или нет, а мысли вернулись к Клонг Прайм. Сколько дней ему предстоит еще здесь провести? Как долго будет продолжаться борьба и хватит ли сил?
За долгие дни и ночи размышлений о своем аресте Фадеев начал сомневаться в том, что в его несчастьях виновата Надежда. С чего он взял, что именно она прислала записку и ключ от номера в том убогом отеле? Нет, Надя в телефонном разговоре четко дала понять, что встречаться с ним не намерена: смысла в этом не видит. И на сумасшедшую, одержимую манией мщения, она не была похожа. Это он разум потерял – перегрелся на тайском солнце, перенапряг воображение! Представил себе бог знает что. Слишком ярко в нем вспыхнули прошлые переживания. Чуткость к реальности потерял, вот и наказал его господь. Ведь, честное слово, радоваться бы и радоваться своему счастью, любить родную жену. А он демонов слишком близко к себе подпустил: захотел, чтобы рядом была и другая женщина. Фадеев крепче зажмурил глаза.
Бог-то бог. Но ведь не бог, а человек упек его за решетку. Чьи-то руки напечатали записку, вложили в конверт ключ от номера. Чья-то голова додумалась до преступления, совершенного над бедной девчушкой. Да кто этот изверг, который мог так обойтись с несчастным ребенком?! Если бы он приехал чуть раньше!
Фадеев вспомнил про Савина и Раздрогина, устроивших в Москве светопреставление с бомбой. Неужели эти двое каким-то образом попали в Таиланд, чтобы и здесь ему отомстить?! Да нет, полная ерунда. Тогда кто? Михаил Вячеславович мучительно перебирал в голове людей, которым мог чем-то не угодить. Случайно. Помимо воли. И запутывался еще больше.
Измученный мыслям и переживаниями, он устроился на циновке рядом с профессором и в конце концов впервые за все время, проведенное в тюрьме, крепко заснул. Ему больше незачем было прислушиваться к стонам и хрипам Эндрю. Все в прошлом…
– Фья Дье Ийев! Фья Дье Ийев!
Михаил Вячеславович вздрогнул от громогласного окрика надзирателя. Затекшее тело ныло немилосердно. Он попытался пошевелиться, но оказался так плотно прижат со всех сторон чужими обтянутыми кожей костями, что попытка не удалась.
– Фья Дье Ийев!
Все тот же раздирающий душу вопль. Какого рожна ему надо?!
Люди вокруг зашевелились, начали подниматься. Как всегда, залежавшиеся в нечеловеческих позах тела скрипели и щелкали.
– Кажется, это вас, – обиженно обратился к нему измятый за ночь профессор, – надо же. А меня за столько дней… ни разу не вызвали.
– Фья Дье Ийев!
Михаил Вячеславович наконец и сам различил в крике надзирателя что-то похожее на собственную фамилию.
– Я пойду? – почему-то виновато отпросился он у профессора.
– Конечно, идите, – разрешил тот, – потом расскажете, что там такое.
Перешагивая через головы и ноги, Михаил Вячеславович с великими предосторожностями пробрался к выходу.
– Фья Дье Ийев? – злобно спросил уставший орать надзиратель.
Михаил Вячеславович кивнул, после чего получил злобный толчок в спину, который вышвырнул его в коридор. Первой реакцией было обернуться и ответить по существу, но он вовремя представил себе вереницу возможных последствий и усилием воли сдержался.
Его привели в комнату, где уже возились несколько заключенных. Швырнули в лицо перепачканную и измятую одежду, которую с него сняли больше недели назад, велели переодеться. В дополнение к гардеробу прилагалась искореженная железка с длинной цепью посередине – в ней Фадеев с трудом распознал кандалы, так живо описанные профессором и которые самому ему были знакомы по гнойным ранам на лодыжках Эндрю.
Михаил Вячеславович благодарил бога за то, что вышел из своего номера – как же давно это было! – при полном параде, включая высокие хлопчатобумажные носки под легкие брюки. Может, хоть они спасут его от накрепко засевшего в голове заражения крови.
Допотопная полицейская машина долго плутала по улицам и переулкам Бангкока, пока не остановилась у входа в здание, окруженное кованой оградой. Фадеева, тяжело ковыляющего из-за проклятых кандалов, завели внутрь – но оказалось, что привезли его не в суд, а в больницу.
Михаил Вячеславович не смог сдержать слез радости, сообразив, что к чему. Значит, тайка жива! Все-таки есть бог на свете, не дал ей погибнуть! Полицейские, крепко державшие его с обеих сторон, остановились около палаты и стали дожидаться врача. Видимо, состояние тайки было тяжелым, и опознание разрешили провести только в присутствии медперсонала.
Наконец появился врач. Он мрачно кивнул в знак приветствия и открыл перед нежелательными посетителями дверь. Фадеев вошел и замер, пораженный. Девушка лежала в отдельной палате, больше похожей на номер шикарного отеля, приспособленный для лежачего больного. На столике стоял роскошный букет роз, аромат которых перебивал запахи лекарств и хлорки, если они здесь были. Ничего общего с убогой комнатой дешевого отеля, в котором он нашел ее полуживой, у этих больничных апартаментов не было. Здесь все дышало богатством.
Михаила Вячеславовича подвели ближе к кровати, и его сердце сжалось от боли. Юная тайка была обрита наголо, ее голову сплошь покрывали бинты. Глаза девушки при виде Фадеева удивленно расширились, а бескровные губы едва уловимо зашевелились в немой попытке произнести хотя бы слово. Говорить она еще не могла. Врач что-то объяснил, и полицейский бесстрастно достал заранее заготовленный протокол. Он начал задавать девушке вопросы, та в ответ, превозмогая боль, водила из стороны в сторону зрачками. Только один раз, в знак согласия она прикрыла измученные глаза. Жуткий допрос, во время которого у Михаила Вячеславовича по лицу катились невольные слезы, был наконец закончен.
