Виктория предъявила документы.
– Хорошо. Я вас слушаю.
Подошла официантка, и Семен Иванович сделал обстоятельный заказ. Чувствовалось, что в командировочных средствах он не стеснен.
Официантка склонилась к Виктории:
– Что вам, девушка?
– Стакан сока и кофе.
Выждав, пока официантка удалится на достаточное расстояние, Виктория продолжила:
– Вы не удивлены, что к вам обратились по этому поводу, Семен Иванович?
Липкин посмотрел на нее как-то свысока:
– Я ничему не удивляюсь, когда речь идет о действиях ваших властей. Я уверен, что за мной позавчера следили, фиксировали мою встречу со Смоленцевым, но, наверное, не смогли ее прослушать. Так?..
Виктория не сказала ни «да», ни «нет».
– Поэтому вы хотите допросить меня о содержании нашего разговора. Тем более, что он происходил за несколько часов до убийства в Кремле, в двух шагах от Президента. Я правильно вас понимаю?
Виктория не стала строить из себя суперпрофессионала, образ мыслей которого никому недоступен:
– Ну что ж, Семен Иванович, тогда расскажите о содержании этого разговора.
– Я могу вам сказать, что речь шла о телепередаче, в которой я должен был вести диалог с Немцовым, – на лице Семена Ивановича заиграла хитрая улыбочка. – Надеюсь, вам понятен расчет Смоленцева? Я и Немцов… Липкин и Немцов… Это же два разных полюса. Если их свести поближе, непременно получится спектакль, из которого можно извлечь пользу. Только вопрос – кому?.. Когда помнишь про этот вопрос, когда правильно держишься перед камерой, можно элементарно нарушить замыслы того, кто собирался сделать из своих политических оппонентов бойцовых петушков… Я сразу понял, что нас недооценивают… Вы следите за ходом моей мысли, девушка?
– Да, конечно.
– Соглашение о съемках было достигнуто. Я настоял на прямом эфире, хотя это было непросто. Но сами посудите: без прямого эфира рассчитывать на успех, по меньшей мере, наивно; из записи выстригут все, что захотят, или скомпонуют так, что будешь выглядеть круглым дураком, фигляром… На этом наш разговор со Смоленцевым был бы исчерпан…
Наступила пауза, во время которой официантка расставляла на столе закуски.
Виктория отпила холодного абрикосового сока и принялась размешивать кофе.
Когда официантка, покачивая бедрами, отошла, Виктория подняла на Липкина глаза:
– Я догадываюсь, что в конце вашей фразы следует «но», это означает, что вы хотите сказать больше.
– Совершенно верно, девушка. Возможно вам будет непонятно, но… – Семен Иванович сделал паузу и поднял вверх указательный палец, не выпуская вилки из рук. – Но мы, коммунисты, ведем открытую политику, а потому я хочу, чтобы вы довели до сведения вашего полицейского и политического руководства, что разговор у нас с Виктором Смоленцевым шел не только о предвыборной передаче.
Липкин принялся кушать салат. Он очень тщательно пережевывал каждую порцию пищи, и это не мешало ему одновременно говорить:
– На выборах в Думу коммунисты одержали победу, потому что на их стороне было сто пятьдесят региональных и центральных газет. Наша сила в правдивом слове. И в разговоре со Смоленцевым мы обсуждали проект финансирования за счет средств партии и за счет коммерческих кругов телерадиокомпании «Молодежная». И Смоленцева весьма заинтересовали наши предложения. Они касались целого ряда проектов.
– Что же из этого следует? – Виктория отпила горячего кофе, и ей показалось, что внутри она раскалена пожарче.
– Я ни на грош не верю в случайную гибель этого талантливого молодого человека. Он стал поворачиваться в сторону народной правды, такой, какая она есть. И скажу с полной уверенностью: вряд ли он стал бы из диалога Липкин-Немцов делать шоу, выгодное нынешним власть предержащим…
– Почему?
Липкин смешно округлил глаза, что должно было, наверное, означать: как это может быть непонятно:
– Стоит только посмотреть его репортажи из Чечни, девушка, из бастующего Кузбасса, как становится очевидно, что этот человек не лишен гражданской совести.
Виктория не могла скрыть улыбки:
– Простите, а гражданская совесть – прерогатива только коммунистов?
– Девушка, я не собираюсь вести с вами дискуссии, – ответил Липкин, прожевывая. – Вы пришли меня допросить, ну и, будьте добры, слушайте. Я никогда не прочь сказать то, что думаю. Те молодые люди пришли за мной следить, – Семен Иванович кивнул куда-то в угол, – ну и пусть следят, пусть фотографируют. Потом напечатаете эту фотографию и подпишете: «Семен Липкин с молодой любовницей». Это ваша манера политической борьбы. Она давно известна…
– Какие молодые люди? – насторожилась Виктория.
– А вон, устроились в уголке. С бесстрастными лицами… Но меня-то не проведешь: чем бесстрастнее лицо, тем за ним больше скрывается интереса. Я – старый конспиратор. И эти штучки чую издалека…
Девушка как бы случайно оглянулась:
– Хорошо, я вас молча слушаю…
Однако слушала Виктория уже только наполовину. Молодые люди за дальним столиком, которые подошли, когда она уже была в зале, и сели за пределами ее поля зрения, – это были Репека и Семенов. Липкин вычислил или угадал их совершенно точно. Ничего не скажешь, наметанный глаз.
Гулко билось сердце в похолодевшей груди.
Какая она, к дьяволу, разведчица!.. Это был самый настоящий провал, и никакого дня до вечера у нее не оказалось. Не то что действовать – дожить бы до вечера!
Липкин между тем продолжал:
– Я уверен, что Смоленцев пошел вчера в Кремль, чтобы выяснить до конца отношения со своей бывшей подругой Монастырской. Бывшей, потому что как только она получила в руки реальную власть над людьми и страной, она быстро рассталась со старыми друзьями. О да, в лице папы у нее есть идеальный пример для подражания… Вы слушаете меня?
– Конечно. Зачем же я здесь?
«Что делать с кассетой?» – думала Виктория, незаметно нащупав в сумочке диктофон.
Липкин кушал не спеша, за этим важным делом поглядывал по сторонам, говорил монотонным голосом:
– Видимо, он не стал скрывать своих намерений, или недостаточно хорошо их скрыл, недоучел уровень тотальной слежки и информированности вашей службы. Поэтому мы считаем, что этого бедного педераста, так удачно подвернувшегося под руку, спровоцировали на драку со Смоленцевым, потом талантливого журналиста профессионально добили, а вину возложили на Глушко.
Виктория мыслила уже двумя разными потоками. В одном уголке мозга тревожно звенело: «Надо уходить, пока они не вызвали хвостов, от одного из двоих я уйду без проблем». В другой части сознания звучало: «Что за чудовищную версию он излагает мне?»
Липкин не прочь был использовать и ее:
