В последний день пребывания в Париже организаторы конференции устраивали банкет. Московские гости приходили в зал на прощальную вечеринку, предварительно собрав чемоданы и выставив их в коридор, – в десять к университету должен был подъехать автобус, чтобы увезти научную делегацию в аэропорт. Настя едва справилась со сборами: весь день с самого утра ее тошнило, голова кружилась, поднялась температура. С трудом удалось облачиться в приготовленный для банкета костюм и, придерживаясь за стену, выйти через длинные серые коридоры на улицу, а потом – узкой тропинкой через зеленую рощицу в главное здание.
Настя уже давно, приезжая по студенческому обмену во Францию, привыкла, что «университетским банкетом» здесь зовется нечто среднее между предельно скромным фуршетом и российским вариантом распития спиртного прямо на улице, во дворе. Огромные двери в конференц-зал были распахнуты, вместо рядов стульев вдоль стен расставили длинные столы, пластиковые кресла расположились прямо на улице. Батареи винных бутылок на столах расцвечивали скудную обстановку, а в качестве закусок в тарелках красовались разноцветные чипсы, орешки и заветренные канапе. Кое-где белели сыры, украшенные виноградом. Одним словом, сами французы после таких вечеринок сломя голову неслись по домам – к холодильнику, а несчастным гостям оставалось уповать на поздний ужин в самолете. Однако гул вокруг всего этого действа стоял внушительный: наши использовали последний на этой конференции шанс обменяться контактами, чтобы позже списаться-сдружиться со счастливыми представителями западного научного мира. Авось повезет, и еще на конференцию пригласят. Или даже со временем, при условии долгого доброго знакомства, предложат работу.
Настя стояла, прислонившись спиной к стене, и с опаской поглядывала на оживленно беседующие группки людей. Она думала только о том, как бы не опозориться при таком скоплении народа, грохнувшись в обморок. В ушах становилось горячо – верный признак приближающегося помутнения рассудка, в глазах начали разбегаться темные круги.
– Настя! – Усилием воли она обернулась на голос научного руководителя и, стараясь не встречаться с ней взглядом, вымученно улыбнулась. – Подойдите, пожалуйста.
Мария Степановна стояла рядом с той самой дамой, которая пожалела ее аспирантку после доклада и великодушно наградила ободряющим «pas mal». Женщины озабоченно смотрели на Настю: вокруг губ у той явно обозначился белый треугольник, взгляд потерял ясность, щеки побледнели. Вот только проблем перед самым отлетом не хватало! Ну, ясно же – девочка сама себя довела, терзаясь постоянными мрачными мыслями из-за какого-то мерзавца. Так и до нервного срыва замучить себя можно!
– Познакомьтесь, – Мария Степановна перешла на французский язык, когда Настя оказалась достаточно близко, – Настя – моя аспирантка, мадам Элен Дюваль – профессор кафедры литературы XIX века. Лучший специалист по Бодлеру и символистам.
– Je suis tres contante de vous…
[7]
– Настя не успела договорить фразы до конца – в глазах потемнело, сознание поплыло, потолок мощным прессом навалился сверху.
Через секунду она лежала под ногами двух перепуганных дам, которые бессмысленно причитали, широко распахнув от ужаса глаза и прикрыв ладонями рты. Кто-то из присутствующих догадался вызвать врача.
Настя очнулась только через сутки в белой, до рези в глазах, палате. Вокруг было тихо, как в склепе: ни тени, ни движения. Лишь безмолвно капала в длинную узкую трубку прозрачная жидкость, которая скапливалась внизу и осторожно, через тонкую иглу, проникала в вену. На прикроватной тумбочке Настя разглядела черную кнопку с нарисованным на ней человечком – как в самолете – и, осторожно вытащив свободную от иглы руку из-под одеяла, нажала ее. Через несколько минут в дверях появилась улыбающаяся медсестра в светло-голубом медицинском костюме. На ее лице сияла такая искренняя радость, будто она увидела перед собой старинную подругу, с которой не встречалась тысячу лет.
– Bonjour, mademoiselle! Je m'appelle Adele. Comment sa va?
[8]
– Девушка быстро проверила капельницу и снова лучезарно улыбнулась Насте.
– Sa va
[9]
, – шевельнула губами Настя. Она чувствовала себя вялой и уставшей, но зато ее не мучили больше ни головокружение, ни боль.
Она еще раз осмотрелась вокруг и только сейчас поняла, что лежит в отдельной палате, с телевизором и собственной туалетной комнатой. Настя испуганно вздрогнула: ее аспирантская страховка уж точно не включала подобных излишеств. Поймав на себе вопросительный взгляд пациентки и тут же правильно его истолковав, Адель простодушно улыбнулась.
– Vous avez bon ami!
[10]
– радостно, с теплотой во взгляде, произнесла она. – As-tu faim?
[11]
– перешла она на «ты».
– Non, – Настя отрицательно покачала головой. – Non, merci. – Адель укоризненно покачала головой и вышла за дверь – наверное, все-таки отправилась за едой. А Настя поежилась от вновь накатившего приступа страха – оплатить ее лечение во французской клинике мог только Сергей Сергеевич. Николай умер, у родителей таких денег нет, да и Адель говорила именно про «друга». Больше некому. Но как же, как он узнал?! Кто помог найти ее в этом чертовом Париже?! Неужели Стае испугался за себя и выдал ее с головой? Хотя и он ведь не знал, что она улетела. Надо бежать! Настя попыталась встать с постели, но смогла только оторвать голову от подушки, да и это удалось ей с огромным трудом.
Адель вернулась моментально с подносом и, посмотрев на внезапно вспотевший лоб пациентки, озабоченно нахмурилась. Пока измеряли температуру, Настя выпила стакан воды – больше, как ни старалась Адель, ничего проглотить она не смогла – и обессиленно откинулась на подушки. Медсестра молча собрала нетронутые тарелки с едой и вышла из палаты. А Настя заплакала от отчаяния: теперь только оставалось ждать, когда Сергеич пришлет за ней своих головорезов. И все начнется сначала. Она знала, что не выдержит больше ни часа, ни дня и единственным выходом будет покончить с собой. Измученная страхами и мыслями, она провалилась в тяжелый сон.
Разбудил ее стук открывающейся двери, в палате послышались шаги и приглушенные голоса. Настя лежала, боясь пошевелиться и открыть глаза. Она не сомневалась, что стоит только разомкнуть веки, как перед ней возникнет гнусно ухмыляющееся лицо самого Сергея Сергеевича или кого-нибудь из его мордоворотов-телохранителей, которых он держал в таком бесчисленном количестве, что Настя даже не пыталась запомнить их имена. Она почувствовала, как кто-то присел на стул рядом с кроватью, вся сжалась – сердце стучало бешено, взахлеб, – и ощутила мягкое прикосновение теплой ладони к своей руке. Настя узнала бы твердые пальцы Сергеича из тысячи, из миллиона. И ее сердце, наверное, тут же остановилось бы. А эта ладонь была неожиданно приятной на ощупь. Настя наконец решилась и открыла глаза. Перед ней сидела профессор Элен Дюваль.
