Настя засучила рукава и для начала забралась на подоконник – снять шторы: кажется, их не стирали уже целую вечность. Вслед за шторами дело дошло до пустых банок и коробок, которые безо всякой жалости были отправлены в гигантский мусорный пакет; потом к занавескам, валявшимся теперь в углу в ожидании своей участи, присоединилась скатерть, заляпанная таким количеством всевозможных застарелых пятен, что их происхождение уже невозможно было определить. Настя погрузилась в работу – даже привычно тяжелые мысли куда-то делись – и с удивлением обнаружила, что ей нравится расчищать, сантиметр за сантиметром, эти авгиевы конюшни и видеть результаты своего труда: сверкающее чистотой окно освобожденную от завалов посуды раковину, вычищенные поверхности стола, старинной горки для посуды и многочисленных кухонных шкафов. Она даже забыла о том, что где-то в глубине дома скрывается незнакомый мужчина и, раскрепостившись, непроизвольно начала насвистывать мотив «Елисейских Полей».
Оглушающий низкий голос ворвался в ее тихий свист так неожиданно, что сердце чуть не вырвалось из груди от ужаса.
– А вы не похожи на страдалицу, как описывала Элен! – В широком дверном проеме возник силуэт инвалидной коляски и изможденного худого мужчины с седыми волосами. Не верилось, что в этом тщедушном теле, разгрызаемом болезнью, мог сохраниться гигантский голос. – Притворялись, чтобы втереться в доверие?
Настя не могла вымолвить ни слова. Ее трясло от страха, лоб покрылся испариной. В одну секунду вернулись унижение, ненависть, боль.
– Вон отсюда! – Месье Дюваль въехал в столовую и смотрел на Настю с презрением, болезненно щурясь на яркое солнце. – Я сказал – вон!!!
Она заметалась по кухне, как лесной зверек, очутившийся в клетке, неизвестно зачем схватила в охапку валявшиеся в углу грязные скатерть и занавески, выскочила за дверь. Слезы ручьями катились по щекам. Не разбирая дороги, Настя вырвалась на улицу и оказалась в небольшом внутреннем дворе. Трава здесь доходила ей чуть ли не до пояса – было видно, что за все лето ее не стригли ни разу, а прежний газон давно переродился в поле гигантских сорняков. Пластиковые стол и стулья, которые, судя по всему, выставили сюда по привычке еще весной, были серыми от грязи и пыли. Настя пробралась в дальний угол двора, к ближайшему стулу, бросила на него занавески, скатерть и села сама. Слезы никак не останавливались, сердце бешено колотилось. Не могло быть и речи о том, чтобы вернуться в дом до приезда Элен. Здесь, во дворе, Настя была в безопасности – при всем своем желании месье Дюваль не смог бы добраться до нее в инвалидной коляске. Настя притянула второй стул поближе, расстелила на нем свисавшие до земли занавески и легла на получившийся импровизированный диван. Она лежала и думала, что если только выживет, будет мстить всему мужскому роду, из-за которого на нее свалилось столько унижений, несчастий и бед! А что касается Эдгара Дюваля… В самом деле, глупо было пугаться из-за злости несчастного, который возненавидел весь мир только потому, что разучился любить себя. Настя смотрела в небо и размышляла о превратностях судьбы: своей, Дюваля. От сознания того, что не она одна была раздавлена бедой, что где-то рядом страдал получивший по заслугам мужчина, почему-то становилось легче. По крайней мере, и голова, и руки, и ноги у нее-то остались целы. Разумеется, никто не сказал, что проще вылечить душу, но хотя бы есть надежда забыть тяжелое прошлое. А вот новые ноги уже не пришьешь.
Разбудил ее смутно знакомый голос, но теперь он звучал не зло, а растерянно: «Мадемуазель, Настя, вы где?» Настя боязливо подняла голову и увидела, что месье Дюваль сидит в коляске у самого порога, не решаясь съехать вниз. Она молча встала и подошла к нему.
– Я слушаю вас, – произнесла она как можно вежливее. Теперь, когда она увидела этого человека при дневном свете, он не вызывал ничего, кроме досады и жалости.
– Возьмите, пожалуйста, трубку, – он протянул ей телефонный аппарат, – вас просит Элен.
– Настя, – сразу послышался в динамике взбудораженный высокий голос, – что там у вас случилось?
– Ничего, – меньше всего Насте хотелось расстраивать несчастную женщину, у которой и без этого хватало проблем. – Месье Дюваль просил меня уйти, и я ушла. Во двор.
– Дочка, – возбужденно зачастила Элен, – не обращай внимания на его слова. Он не хотел тебе зла. Это все болезнь.
– Я понимаю. – Настя тяжело вздохнула, удивляясь, откуда в Элен столько терпения и добродетели. Ведь этот человек подвел не только себя, но и прежде всего ее. Все-таки насколько женщины отличаются от мужчин: нет в них этой жестокости, бессмысленной злобы и врожденного стремления предавать.
– Прекрасно! – Голос Элен расцвел улыбкой. – Я попросила его быть с тобой внимательней. Будет хорошо, если ты ему о себе расскажешь.
– Нет, Элен. – Ни одному человеку на свете Настя не собиралась рассказывать о том, что с ней произошло. Она и сама старалась поскорее отбросить прошлое прочь и начать жизнь с чистого листа. И уж последним, кому бы довелось услышать ее историю, мог стать мужчина.
– Постарайся, – заговорщицким тоном попросила Элен, – вам обоим откровенный разговор пойдет на пользу. Кстати, – добавила она, словно вдруг вспомнив что-то, – сегодня я ночевать не приду. И завтра, возможно, тоже. Справишься?
– Ну, – Настя не ожидала такого поворота событий: оставаться один на один в чужом доме с наполовину выжившим из ума мужчиной на целую ночь?! Как Элен могла так поступить?
– Не бойся, – Элен словно прочитала ее мысли, – он тебя не тронет. К тому же твоя комната на втором этаже, а туда он забраться не может. – Такие нехитрые утешения только еще больше расстроили Настю. – И, пожалуйста, приготовь обед. В последнее время я была очень занята, боюсь, бедный Эдгар уже забыл, что существует какая-то еда, кроме хлопьев.
Не попрощавшись, Элен отключилась. Настя передала трубку месье Дювалю, который внимательно слушал весь разговор от начала до конца, и молча побрела сквозь заросли забирать скатерть и занавески с пластикового стула.
– Где я могу это постирать? – не оборачиваясь, спросила она.
– В подвале стоит автоматическая машина, – последовал ответ, – но нужно собрать что-то еще. Неэкономично стирать при неполной загрузке.
– Хорошо, – Настя осторожно прошла мимо него, брезгливо дернув плечом, – в этом доме все требует стирки.
– Ваша правда, – эхом отозвался ей вслед месье Дюваль.
Обед получился поздним. Пока Настя закончила уборку в столовой, пока разобралась с тем, что можно приготовить из набора малознакомых продуктов в холодильнике, в город прокрался погожий летний вечер. Эдгар весь день просидел в своей комнате, сославшись на то, что от слишком яркого света – Настя поснимала во всем доме, кроме его спальни, шторы – и сквозняков у него страшно разболелась голова. Так что, когда все было готово, пришлось за ним идти.
Столовая сияла праздничной чистотой – на столе белела свежая скатерть, пол сверкал. Казалось, что это помещение в доме теперь живет какой-то собственной жизнью, отделившись от всего серого и грязного вокруг. Месье Дюваль нерешительно застыл на пороге и зажмурил глаза.
