Дрожащими пальцами Настя раскрыла книгу, стала листать теплые страницы. Тонкие, как калька, листки бумаги с дописанными каллиграфическим почерком Елизаветы Аркадьевны осужденными стихотворениями были на месте. Настя, не выпуская книгу из рук, села на мягкий стул за письменным столом и начала читать, едва уловимо шевеля пересохшими от чудовищной догадки губами.
Очнулась она, только когда услышала тихий скрип двери за своей спиной. Настя удивленно подняла от книги глаза, словно не совсем понимая, где находится, и увидела сонного Николая. Нет, нет – Ивана. Он стоял в дверном проеме в одних трусах и, как маленький, тер кулаками глаза.
– Настенька, я соскучился, – пролепетал он, словно капризный ребенок, – пойдем вместе спать.
– Да, да, сейчас, – Настя силилась улыбнуться и не могла, голос ее дрожал. – Скажи, пожалуйста, как твое отчество?
– Николаевич, – ответил он. – А тебе зачем?
Эпилог
Настя в ту ночь никуда не ушла – Иван не выпускал ее из своих горячих объятий даже на секунду. А потом она сама уже не смогла: знала, что жизнь без него будет пустой и никчемной. Ради лишнего дня, даже часа рядом с ним, она готова была умереть – все лучше, чем жить дальше без любви, без единственного в мире мужчины. Умом Настя понимала, что ее нынешнее блаженство не может быть вечным: слишком густо оно замешено на тайнах, которые она так и не решилась раскрыть. Не смогла рассказать Ивану. И все-таки, несмотря на настойчивые угрызения совести, Настя была счастлива. Счастлива бесконечно, безумно – как никогда в своей жизни, потому что теперь она умела насладиться каждой секундой, умела ценить каждый счастливый миг.
Раньше Настя и представить себе не могла, что возраст человека так легко изменить: всего десять дней назад по внутренним ощущениям ей было «за сорок», теперь она смотрела в зеркало и видела двадцатилетнюю девчонку. Куда-то подевалась усталость, кожа светилась юностью, глаза горели огнем. Они с Иваном только и делали, что гуляли по Москве, осваивали развлечения, на которые у Насти до того хронически не хватало времени: парки, музеи, театры – и потом возвращались к нему домой, на Сивцев Вражек, чтобы до потери сил и сознания любить друг друга. Каждую ночь Настя с удивлением наблюдала, как чувственный юноша превращается в страстного мужчину: он учился верить своим инстинктам, учился слышать ее тело и действовать по велению переполненной любовью души. А Настя старалась не думать ни о чем и просто растворялась в этой наполненной светом жизни.
Она любила, дышала полной грудью, забывалась в любви, но знала, что судьба будет ей мстить. За то, что нарушены человеческие законы, за то, что, любя отца, она полюбила его сына, за то, что не нашла в себе сил уйти. Настя кожей ощущала непостижимую связь Ивана и Николая, улавливала общие жесты, схожие движения, взгляды. Господи, как же они были друг на друга похожи! И в то же время очень-очень разные: Николай был циником до мозга костей – теперь Настя знала тому причину, Иван – романтичным и наивным ребенком. Без нее ему в этом мире не выжить, ей без него – тем более. Или это только оправдание перед самой собой? Настя понимала, что должна рассказать Ивану все о себе, о Николае, но никак не могла собраться с духом. И эта тяжесть давила на нее изнутри, заставляла чувствовать вину за неискренность.
Клуб Настя совершенно забросила. С того первого дня, когда Иван привел ее к себе, она не появилась на работе ни разу. Да и что там было делать? Вспомнив после долгих лет, что в жизни есть место счастью и любви, Настя уже не понимала, зачем она создала «Les Fleurs du Mai» – это место унизительных продажных отношений. Из памяти всплывали смутные мысли о том, что она желала сотворить волшебную иллюзию для женщины, подарить ей эмоциональную радость, уверенность в собственной молодости и красоте, но тут же выныривало недоумение: какая радость может быть без любви? Как можно имитировать чувства, получать удовольствие от встреч с чужим, неродным человеком, ложиться с нелюбимым в постель? Все это величайшее заблуждение, грязь и тяжелый порок. Уж лучше быть совершенно одной, чем обманываться и платить за неискренний, насквозь фальшивый спектакль! Или женщина любит, и тогда она действительно готова на все ради единственного мужчины, или отношения надуманны, и тогда они – предательство против себя самой. Болезненная похоть.
Ничего общего с душевным лазаретом, который она сама же создала, Настя больше иметь не хотела. В то самое утро, когда ей приснился кошмарный сон из прошлого, она окончательно и бесповоротно решила, что клуб нужно продать. Сбыть его с рук. Не видеть, не помнить, не знать.
Звонок на мобильный телефон раздался рано утром: Настя и Иван еще спали. Сначала она, взяв трубку, никак не могла понять, о чем говорит незнакомый взволнованный голос, и только досадовала на то, что Ванечку разбудили, – ей так нравилось делать это самой, нежно прижимаясь к его сильному телу и лаская кончиком языка не по-мужски длинные ресницы. Постепенно до нее стало доходить, что именно «доброжелатель» пытается ей сказать. Она сразу всему поверила: в последнее время интуиция редко ее подводила. Да еще этот сон. Лицо ее стало бледным. Иван испуганно смотрел на Настю: ему вдруг показалось, что за полминуты «разговора» – Настя только с широко распахнутыми глазами прижимала трубку к щеке – она стала старше на десять лет.
Она отключилась и, молча встав с кровати, начала одеваться.
– Я с тобой, – Иван, пулей выскочив из постели, стал натягивать джинсы.
– Как хочешь, – Настя не обращала на него внимания: первый раз за все время, что они просыпались вместе, не прижала к себе, не обняла.
Оба оделись молниеносно, Настя вызвала Сергея.
– Что случилось? – Иван наконец решился задать вопрос: все равно они сидели на кухне, не притрагиваясь к остывающему кофе, и ждали машину.
– С клубом проблемы.
– Без тебя не справились?
– Прежде, – Настя повернула к нему осунувшееся лицо, – чем делать выводы, нужно выяснить обстановку.
– Я, – Иван понимал, что произошло что-то ужасное: такой неуверенной в себе, разбитой он Настю еще не видел, – сделаю все, чтобы тебе помочь. Ты только не падай духом.
Вместе справимся. Будем работать с утра до ночи, если нужно, я квартиру могу продать…
– Глупенький, – Настя улыбнулась неожиданно сквозь подступившие слезы, – ты, главное, будь рядом. А я сама все решу.
Вывеска клуба была на месте – яркая, как всегда, и загадочная – «Les Fleurs du Mai». Настя открыла дверь клуба и переступила порог. Иван вошел за ней. И оба застыли на месте, сраженные ужасающим зрелищем: здесь не осталось ни одного целого предмета, ни одной не пострадавшей детали. Стойка ресепшн брошена набок и разломана, рамка на входе в зал раскурочена, мебель – диваны, столы – пропали, будто их никогда и не было, кадки с пальмами разбиты, повсюду земля. Настя медленно обошла сначала первый, потом второй этажи. Все, что можно было вытащить и вывезти, было вывезено, все, что можно разрушить, – разрушено. Только на стенах бара уцелело несколько репродукций Обри Бердслея, правда, и они были перекошены, рамки на многих разбились. Настя бережно сняла картины со стен и, хрустя разбитым стеклом, которым был усеян пол, подошла к сцене и сложила их на ее перекошенный угол. Господи! Зал клуба смотрелся так, будто по нему пронеслось разъяренное стадо животных, спасающихся от пожара или другой напасти. В этом погроме не было и доли смысла – только звериная ненависть и страх. Настя присела рядом с картинами Бердслея и закрыла лицо руками. Оказывается, ее стриптизеры, ее послушные мальчики, отобранные для удовольствия женщин, все это время были механизмом замедленного действия. В них, словно мощная пружина, сжимались ярость, обида, злость от постоянного притворства и унижений – уж Настя-то знала, как это бывает, – а потом напряжение достигло чудовищной силы и пружина распрямилась, выскочила, разрушая все на своем пути.
